— Requiem aetemam dona eis, — начал он, и в горле его что-то булькнуло. — et lux perpetua [39].
Рош захлебывался кровью. Киврин приподняла ему голову повыше, подоткнув под нее скомканную пурпурную мантию, и вытерла рот и подбородок рукавом куртки. Рукав уже промок насквозь. Киврин потянулась за ризой.
— Не надо, — попросил Рош.
— Я здесь, я никуда не иду.
— Помолись за меня. — Он попытался сложить руки на груди. — Рек… — Он снова захлебнулся, и конец слова потонул в крови.
— Requiem aetemam, — послушно произнесла Киврин, сама сложив руки в молитве. — Requiem aetemam dona eis, Domine.
— Et lux…
Красная свеча рядом с Киврин зачадила и погасла, наполнив церковь едким запахом дыма. Киврин оглянулась на остальные свечи. Горела только одна, последняя из восковых, переданных леди Имейн, да и та оплавилась до крошечного огарка.
— Et lux perpetua, — проговорила Киврин.
— Luceat eis, — сказал Рош. Запнувшись, он хотел облизать окровавленные губы, но распухший язык не ворочался. — Dies irae, dies ilia [40]. — Сглотнув, он попытался закрыть глаза.
— Не мучай его больше, — прошептала Киврин на современном английском. — Пожалуйста! Это несправедливо.
«Beata», услышала Киврин и стала припоминать следующую строчку, но она точно не начиналась с «блаженной».
— Что? — переспросила она, склоняясь ближе.
— В последние дни, — проговорил он неразборчиво. Киврин наклонилась еще ниже. — Я боялся, что Господь совсем оставит нас. — «Так и есть, — подумала Киврин, промокая его рот и подбородок подолом куртки. — Оставил». — Но он по милосердию своему послал нам ангела…
Подняв голову, Рош закашлялся, заливая кровью свою грудь и колени Киврин. Она лихорадочно попыталась остановить поток, приподнять голову Роша, но все поплыло в пелене слез.
— А я ничем не могу помочь, — вытирая глаза, прошептала она.
— Почему ты плачешь?
— Вы спасли мне жизнь, — выдавила Киврин сквозь душившие ее рыдания, — а я не могу спасти вашу.
— Все умирают, — сказал Рош. — И никому, даже Христу, не под силу спасти их.
— Да. — Она закрыла лицо руками, и слезы закапали Рошу на шею.
— И все же ты спасла меня, — проговорил он, чуть более отчетливо. — От страха. И безверия, — закончил он, захлебнувшись вдохом.
Киврин вытерла слезы тыльной стороной ладони и взяла Роша за руку. Она была холодной и уже коченела.
— Я благословен среди людей, — сказал он и закрыл глаза.
Киврин откинулась на стену. Снаружи стемнело, свет больше не проникал сквозь узкие окна. Свеча леди Имейн заморгала.
Киврин немного подвинула голову Роша, чтобы не давила на ребро. Рош застонал, и рука его дернулась, будто желая высвободиться, но Киврин сжимала ее крепко. Свеча вспыхнула напоследок ярко-ярко — и церковь погрузилась в кромешную тьму.
Запись из «Книги Страшного суда» (082808-083108)
Вряд ли я теперь попаду назад, мистер Дануорти. Рош сказал мне, где переброска, но у меня, кажется, сломаны ребра, а лошадей у нас увели. Ехать на ослике Роша без седла я тоже не смогу.
Постараюсь устроить так, чтобы мисс Монтойя нашла диктофон. Передайте мистеру Латимеру, что в 1348-м флексии у прилагательных еще не отмерли. А мистеру Гилкристу скажите, что он ошибался. Статистика смертности во времена чумы нисколько не преувеличена.
(Пауза.)
Пожалуйста, не вините себя в том, что случилось. Я знаю, вы обязательно забрали бы меня, если бы могли, но я бы все равно не ушла, пока болела Агнес.
Я сама хотела сюда попасть, и если бы не попала, они остались бы совсем одни, и некому было бы рассказать об их страхах, мужестве и неповторимости.
(Пауза.)
Странно. Когда я не могла отыскать переброску и к нам пришла чума, вы казались так далеко, что я не чаяла когда-нибудь вас увидеть. Теперь я понимаю, что все это время вы были рядом, и ничто — ни чума, ни семь сотен лет, ни смерть, ни будущее, ни другая какая тварь — не отлучит меня от вашей заботы и беспокойства. Я чувствовала их каждую минуту.
— Колин! — воскликнул Дануорти, хватая за руку мальчишку, нырнувшего рыбкой под штору. — Ты что творишь?
Колин вывернулся.
— Вам нельзя туда одному!
— Ты с ума сошел вот так проскакивать в сеть? Это тебе не карантинный кордон. А если бы она открылась? Ты бы погиб! — Он снова ухватил мальчишку за руку и шагнул к терминалу. — Бадри! Останови переброску!
Бадри там не было. Дануорти близоруко сощурился, ища взглядом терминал. Вокруг тянулись к небу деревья, на земле лежал снег, а в воздухе мерцала искрящаяся взвесь.
— Если вы пойдете один, кто о вас позаботится? — продолжал Колин. — Если у вас случится рецидив? — Он выглянул из-за плеча Дануорти и изумленно открыл рот. — Это мы уже там?
Отпустив руку мальчика, Дануорти нашарил под дублетом свои очки.
— Бадри! — крикнул он. — Открой сеть! — Очки покрылись инеем, и профессор, сорвав их с носа, принялся скрести стекла. — Бадри!
— Где мы? — спросил Колин.
Дануорти нацепил очки и обвел деревья взглядом. Они выглядели старыми, посеребренные инеем стволы обвивал плющ. Никаких следов Киврин не наблюдалось.
Глупо было думать, что она сидит тут и ждет. Бадри ведь уже открывал сеть, и Киврин не появилась, но Дануорти надеялся, что, осознав, куда она попала, Киврин придет на переброску и дождется. Однако здесь ее не оказалось, и непохоже, что она здесь когда-то была.
Снег лежал белым нетронутым ковром. Достаточно глубокий, чтобы скрыть следы, но недостаточно для того, чтобы спрятать разбитую повозку с поклажей. На Оксфордско-Батскую дорогу эта поляна тоже мало походила.
— Не знаю, где мы, — признался Дануорти.
— По крайней мере это не Оксфорд, — заключил Колин, топая по снегу. — Потому что дождя нет.
Дануорти поднял голову к черной паутине веток на фоне бледного ясного неба. Если сдвиг получился такой же, как у Киврин, то сейчас примерно середина утра.
Колин кинулся, взметая снег, к рыжеватому ивняку.
— Ты куда? — окликнул его Дануорти.
— Искать дорогу. Нас ведь на дорогу перебрасывали. — Он скрылся в зарослях.
— Колин! Сейчас же вернись! — крикнул Дануорти, шагая следом.
— Вот она! — отозвался Колин. — Дорога тут!
— Вернись немедленно!
Колин раздвинул ветки руками с той стороны.
— Идите сюда. Она ведет на холм, — продираясь сквозь лозу обратно на поляну, рассказал мальчик. — Можно взойти на него и осмотреться.
