— Кого там еще черти несут?
Стук не утихает.
— Хозяина нет дома. Пашли!
И ничего, эта зараза стучит и стучит. И черт с ним, пускай стоит там и сбивает себе костяшки. Попыталось расстегнуть манжеты сорочки, помогая себе зубами.
Только Дусин двери не закрыл. Они медленно приоткрылись; в ледовый полумрак вплыла тень высокой фигуры.
Кровь ударила в голову, дыхание сперло. Пришел! Убить! Вырвало из-за пояса Гроссмейстер — тот выпал из рук, полетел под секретер. С грохотом упало на пол, переворачивая табурет и стаскивая на голову стакан. Схватило его ощупью и изо всей силы метнуло в дверь. Стакан взорвался на дверном косяке, рассыпая осколки во все стороны. Тень снова выскочила в коридор, дверь ударила о шкаф.
Выползло из под столика, разматывая тряпки с револьвера.
— …putain de merde, если так, топ oel, sacribleu[198]…
— Monsieur Верусс…
Долговязый журналист осторожно заглянул в купе. Одной рукой он держался за щеку, другой протягивал тросточку с дельфином.
— …за пианино простите вы позволите нашел думал шел к себе просить поговорить если вы не bonne nuit, bonne nuit, bonne nuit[199]!
Очень осторожно он положил трость за порогом и сбежал.
Наконец-то поднявшись на ноги, спешно закрыло двери.
Так вот кем я-оно замерзнет, нечего и говорить: трусом. Захихикало. Познай же великую мудрость: трусы похожи на трусов! Зажгло лампу. Движение в зеркале — белая грудь сорочки, перекривившийся галстук, неприятная физиономия, черный револьвер в руке. Широко расставив ноги, нацелилось Гроссмейстером в зеркало, прикрывая левый глаз и высовывая язык. Замерзай! Пиф-паф, русская рулетка, на кого попадет, тот и войдет в Край Лютов: венгерский граф, боевик Пилсудского, безумный математик, Сын Мороза, враг мартыновцев, союзник тех же мартыновцев, пес Раппацкого, заядлый картежник, очковтиратель и лжец, приятель Николы Теслы, предатель и трус, и великий герой, управляющий Историей, человек, которого нет и, возможно… — Тук-тук.
— Эй, кто там! Отвечай! Или рассстр-лляю!
— Пан Бенедикт? С вами все хорошо? Мы услышали шум. Ничего не произошло? Пан Бенедикт?
— А, нич-го, пр-шу прощения, пускай Мариолька возвращается спать, то есть, хотел, пани Уршуля, все будет тихо, тетя, тихонечко, тшшш. Доброй ночи панне Елене!
— Хмм, ладно, спокойной ночи.
Ушла.
Склонилось за тряпками от Гроссмейстера и зашипело от боли. Подпрыгнув на здоровой ноге, присело на табурете. Стеклянный обломок прорезал носок и кожу, вонзился в пятку. Ногтями его никак схватить не удавалось, тем более, обгрызенными до живого; тут помог бы пинцет или какая-нибудь иголка. Нашло раздавленное вечное перо, узкая полоска стали еще торчит, остальное в шее Юрия. Но, может, лучше сначала продезинфицировать. Потянулось к бару. Что там еще осталось — ага, водочка, отлично, отлично. Полило. А остаток себе в горло — нечего терять понапрасну. Потом приступило к операции по извлечению стекла из пятки. Длук-длук-длук-ДЛУК, согнутый вдвое на табурете, с ногой, неуклюже подтянутой чуть ли не к подбородку, с нечеловечески болящим коленом, с кривым пером… Коль-коль…
Тук-тук.
Коль!
— Бляди некрещеные, в говне топленые!...
Слетело с табурета, стукнувшись при том головой о кровать.
— Вы откроете?…
— Поченгло…?
— Простите. — И снова: «тук-тук, тук-тук».
Пяля глаза на покрытый блестящими осколками ковер, на четвереньках отправилось к двери, волоча левую ногу, словно хромой пес. Достав до ручки, повернулось на заднице и выкручивая конечность, чтобы вырвать из раны золоченый Eyedropper.
Господин Поченгло встал на пороге и тут же опешил.
— Ну, чего хотел? — буркнуло я-оно, изучая новую фантастическую форму авторучки.
— Видно, и вправду… — Поченгло вынул платок, вытер пот над бровью, высморкал нос; аура тьвета осталась той же самой. — Не самое подходящее время…
Нацелило в него искалеченное вечное перо, снова с кровью на конце.
— Давай уже, говори.
Быстро глянув в коридор, тот вздохнул и присел на пороге на корточки, хватаясь за двери.
— Вы понимаете, хотелось наедине, до Иркутска… Вы меня слушаете? Панна Елена Мукляновичувна…
— Панна Елена…
— Да тихо же вы! — испугался предприниматель. — Тихо, — шептал он. — Ну, нажрались же вы, как свинья.
— Ннне пон…лл! Вы м…ння оскорбляете! — Я-оно размахивало окровавленной авторучкой перед носом раздраженного Поченгло. — Тр…буюсатисфахкц…. Им…ннно… Садисфах…ции.
— Вы сейчас тут рвать начнете.
— Поебинек[200] на — на — на четыре, два метра, и кто кого обрыгает — а я рыгаю дальше! Ну, давай, пан! Я рыгаю, как никто другой! Так зарыгаю, что родная свинья не узнает!
Тот отпихнул руку с авторучкой.
— Хам, грязный хам. А я думал, как к шляхтичу, по сердечному делу… — Поченгло встал. — И что она в вас увидела?
Тьфу!
— Хи-хи-хи-хи.
Тому хотелось хлопнуть дверью, не удалось — пришлось уйти без громкого жеста.
Отползло назад на четвереньках. В дверь бросило туфлей, закрылись со второго раза.
По сердечному делу, ну и дела. Втюрился он в Елену, что ли… Обвязало пятку галстуком. Грязный, отвратительный хам, почему бы и нет, замечательную карьеру можно сделать, перед хамством большое будущее, весь мир открыт перед хамством; субтильные, стыдливые и впечатлительные перед ним уступают, ведь это только хам не уступит; умные никогда не вступают в дискуссии, которые они проиграют после первого же удара дубиной; благородные сожалеют над несчастьем хама; а хам прет вперед, ничто не мутит покоя его хамской души, хам не стыдится, не краснеет, не улыбается с извинением, он даже не замечает насмешек и издевок, никогда он не чувствует себя не в своей тарелке и неудобств — он же ведь хам! Что его удержит? Нет такой силы. Воистину, хамы овладеют Землей, хамство воссядет на тронах всего света. Сунуло башку в умывальник и блевануло туда пол-литра желудочного сока и водки. Длук-длук-стук-стук, к стене подкатилась открытая бутылочка. Перевернув ее вверх дном, вытрясло в глотку остатки спиртного.
Таак. Втюрился, бедняга. На четвереньках потянулось к кровати. К колену приклеился листок. Я-оно смело разбросанные бумажки. Ага, что у нас тут — К вопросу о существовании будущего, херня, будущего не существует, впрочем, прошлого тоже нет; ага, второе письмо PPS, шифр параллельной памяти — скажите мне: правда или фальшь? И еще почерканные листки — письмо панне Юлии! Ой, как долго уже ей не писало! Совершенно забыло.
