ни разговоров, ни стука оброненных вещей – здорово действовала на нервы. Настолько, что даже тиканью ходиков будешь рад.
Однако кукушка ему не нравилась совершенно, и порой, затевая с ней разговор, Ларри высказывал ей все, что о ней думает.
– Слушай, – сказал он однажды поздним вечером, обращаясь к закрытой дверце. – Знаю, знаю, ты меня слышишь. Эх, отослать бы тебя назад, немцам, в этот самый их Шварцвальд…
Сделав паузу, он прошелся из угла в угол.
– Интересно, что они там сейчас делают? Особенно этот сопляк со своими книжками и старинным барахлом. Увлечение стариной… что за занятие для мужчины? Антикварные безделушки – это для баб! – процедил он сквозь стиснутые зубы. – Ну? Верно я говорю?
Часы безмолвствовали. Подойдя к ним, Ларри остановился напротив.
– Верно я говорю?! – прорычал он. – Или тебе вообще сказать нечего?
Стрелки на циферблате часов приближались к одиннадцати. До начала нового часа оставалось меньше минуты.
– Ладно. Подождем до одиннадцати, а вот после я желаю услышать, что ты можешь ответить. А то в последнее время, после ее ухода, ты что-то неразговорчива.
Кривая улыбка на лице Ларри сменилась злобным оскалом.
– Может, без нее тебе здесь больше не по нутру? Ничего. Я за тебя заплатил, а значит, хочешь не хочешь, вылазь. Вылазь и кукуй. Слышишь меня?
Настало одиннадцать. Издали, с окраины города, донесся сонный, басовитый бой огромных часов в башне над зданием мэрии, однако резная дверца не отворилась – даже не дрогнула. Минутная стрелка двинулась дальше, а кукушка все не показывалась. Сидела себе где-то там, внутри, за дверцей, молчала и в ус не дула.
– Ладно, как хочешь. Как пожелаешь, – пробормотал Ларри, поджав губы. – Хотя это, знаешь ли, просто нечестно. Куковать каждый час – твоя обязанность, твоя работа. Каждому в жизни приходится делать то, что не по душе.
Опечаленный, он отправился в кухню, открыл огромный, блестящий эмалью холодильник и, наливая себе выпить, снова задумался о ходиках.
Сомнений быть не могло: кукушка должна, обязана куковать, есть рядом Дорис или нет. Небось Дорис-то ей, кукушке, с самого начала пришлась по душе, вот они и спелись в первый же день. И Боб ей, надо думать, тоже понравился сразу, с первого, как говорится, взгляда. То-то, наверное, счастливы будут они втроем – Дорис, Боб и кукушка…
Покончив с выпивкой, Ларри открыл выдвижной ящик под раковиной, отыскал молоток и не торопясь вернулся с ним в столовую. Ходики над камином негромко тикали, бормотали что-то себе под нос.
– Гляди! – сказал Ларри, взмахнув молотком. – Знаешь, что это у меня? А знаешь, зачем? Я им кое-что сделаю… и начну с тебя первой. Вы ведь все трое – пташки одного полета, – с улыбкой добавил он.
Кукушка в часах не откликнулась.
– Ну что, выглянешь? Или мне самому тебя вытащить?
Часы негромко зажужжали.
– Слышу, слышу, ты там! Хватит отмалчиваться, пора и голос подать. За три недели молчания ты задолжала мне, дай-ка прикинуть…
Дверца в часах распахнулась. Стремительно вылетевшая наружу кукушка пулей метнулась прямо к нему. Ларри, смотревший под ноги, задумчиво морща лоб, вскинул голову, и кукушка ударила его точно в глаз.
С оглушительным грохотом рухнул он на пол вместе с молотком и придвинутым к камину креслом. Крохотная птичка на миг замерла, не сводя с него взгляда, а после так же стремительно отпрянула назад, скрылась в домике, и дверца за ней накрепко затворилась.
Человек, растянувшийся на полу, лежал без движения с неестественно вывернутой головой. В комнате не слышалось ни звука, ни шороха – кроме, конечно же, негромкого тиканья ходиков над камином.
– Понятно, – проговорила Дорис, изменившись в лице.
Боб обнял ее за плечи, легонько привлек к себе.
– Доктор, можно вопрос? – сказал он.
– Разумеется, – кивнул доктор.
– Легко ли сломать себе шею, упав с такого вот невысокого кресла? Тут ведь и падать – всего ничего. Может, дело тут не в случайности? Может, на самом деле это…
– Самоубийство? – Доктор задумчиво почесал подбородок. – О подобном способе свести счеты с жизнью я еще не слыхал. Нет, нет, точно вам говорю: о самоубийстве тут даже речи не может быть. Несомненный несчастный случай.
– Я вовсе не о самоубийстве, – пробормотал Боб себе под нос, взглянув на часы над камином. – Я совсем о другом…
Однако его никто не услышал.
Держа оружие наготове, русский солдат с опаской двигался вверх по истерзанному, выжженному склону холма. Настороженно озираясь по сторонам, он облизывал пересохшие губы, а время от времени, оттянув ворот шинели, вытирал затянутой в перчатку ладонью взмокший от пота загривок.
Эрик взглянул на капрала Леоне.
– Сам его снимешь? Или давай я сниму?
С этими словами он чуть повернул маховичок настройки, и мрачное, жесткое лицо русского, пересеченное линиями дальномерной сетки, заполнило окуляры перископа от края до края.
Леоне задумался. Русский был совсем близко, двигался быстро, едва не бегом…
– Не стреляй, – замерев, напрягшись, решил он. – По-моему, без нас обойдутся.
Русский ускорил шаг. Разбрасывая ногами кучи пепла и щебня, он поднялся на вершину холма, остановился и, тяжело дыша, огляделся вокруг. Небо над головой было от края до края затянуто клубящимися тучами мелкой пыли. То тут, то там над голой, усеянной шлаком равниной торчали обнаженные стволы деревьев, а между ними, точно обглоданные черепа, желтели развалины зданий.
Волновался русский изрядно. Видимо, понимал: дело нечисто. Двинувшись вниз, он оказался в каких-то шести шагах от бункера. Охваченный беспокойством, Эрик потянулся к пистолету и вопросительно взглянул на Леоне.
– Брось, – сказал Леоне. – Сюда ему не попасть. Сейчас о нем позаботятся.
– Точно? Забрался он довольно далеко.
– Так они и ошиваются здесь, возле бункера. Еще немного, и для него начнется самое сложное. Внимание!
Русский заторопился, заскользил вниз, глубоко увязая в грудах серого пепла, с трудом держа наготове оружие. На миг остановившись, он поднес к глазам полевой бинокль.
– Смотрит прямо на нас, – заметил Эрик.
Русский двинулся дальше. Теперь оба отчетливо видели его глаза, тусклые, точно два сизых камушка. Рот его был слегка приоткрыт, заросший щетиной подбородок нуждался в бритве, одну из острых, выдающихся скул украшал квадратик липкого пластыря, окаймленный синим пятном грибка по краям. Полы грязной, рваной шинели путались в сапогах, подвешенный к поясу счетчик подпрыгивал, колотился о бедро в такт шагам.
Леоне толкнул Эрика под локоть.
– Вон! Вон один!
Над землей, блеснув сталью в тусклых лучах полуденного солнца, мелькнул небольшой металлический шар. Едва касаясь гусеницами склона, шар – не из крупных, из «малышей» – устремился вверх,
