его пелены.
Их позвала гитара. Им пропел голос.
Дорога, словно река белого камня, вела из города, подобного некрополю, в некрополь, подобный… городу!
Ведь город обезлюдел.
Мальчики подошли к низкой ограде кладбища и ажурным железным воротам. Взялись за железные кольца и заглянули внутрь.
– Вот это да, – ахнул Том. – Такого я еще не видел!
Теперь они поняли, почему в городе не оказалось ни души.
Потому что на кладбище яблоку упасть было негде.
У каждой могилы преклоняла колени женщина, чтобы возложить на камень гардении, азалии, ноготки.
У каждой могилы преклоняла колени дочь, чтобы засветить новую или только что задутую ветром свечу.
У каждой могилы стоял тихий мальчуган с блестящими карими глазами и держал в одной руке похоронную процессию из папье-маше, приклеенную к дощечке, а в другой – погремушку-череп из папье-маше, внутри которой перекатывались рисинки или орешки.
– Смотрите, – прошептал Том.
Сотни могил. Сотни женщин. Сотни дочерей. Сотни сыновей. И сотни сотен, тысячи свечей. Все кладбище залито сиянием свечей, словно сюда роями слетелись светляки, которые прослышали о великом скоплении, чтобы здесь поселиться и озарить камни, осветить загорелые лица, темные очи и черные волосы.
– Вот это да, – пробормотал Том под нос, – дома мы никогда не ходим на кладбище, разве что на День поминовения, раз в год, и то после полудня, средь бела дня, и никаких развлечений. А тут одни развлечения!
– Точно! – раздался всеобщий взрыв шепота.
– Мексиканский Хэллоуин лучше нашего!
Ведь на каждой могиле стояли блюда с печеньем в виде священников, или скелетов, или призраков, дожидаясь, что ими полакомятся… Живые? Призраки? Которые нагрянут ближе к рассвету, голодные и позабытые? Никто не знает. Никто не скажет.
И каждый мальчик на кладбище, стоя возле сестры и матери, ставил на могилу макетик похоронной процессии. И они видели сахарного человечка в деревянном гробике перед крошечным алтарем со свечками. А вокруг гробика стояли мальчики-прислужники при алтаре с арахисовыми головками и глазками, намалеванными на арахисовой скорлупе. И перед алтарем стоял священник с головой из жареного кукурузного зерна с туловищем из грецкого ореха. А на алтаре стояло фото покойника, настоящего человека, которого теперь поминали.
– Все лучше и лучше, – прошептал Ральф.
– Cuevos! – запел голос вдали на холме.
Голоса на кладбище подхватили песню.
Подпирая кладбищенскую ограду, стояли жители деревни кто с гитарами, кто с бутылками.
– Cuevos de los Muertos… – пел далекий голос.
– Cuevos de los Muertos, – пели мужчины в тени ограды.
– Черепа, – перевел Том. – Черепа мертвых.
– Черепа, сладкие сахарные черепа, сладкие сахарные черепа, черепа усопших. – Пение приближалось.
И с холма, во тьме, мягкой поступью спустился горбатый Продавец Черепов.
– Нет, он не горбатый… – сказал Том вполголоса.
– На спине целый груз черепушек, – воскликнул Ральф.
– Сладкие черепа, сладкие сахарно-белые черепа, – распевал Продавец, скрывая лицо под широченным сомбреро. Но сладкий голос принадлежал Саван-де-Саркофагу.
А на длинной бамбуковой жерди на плече на черных ниточках висели десятки сахарных черепов величиной с настоящую голову, и на всех – надписи.
– Имена! Имена! – нараспев говорил старый Продавец. – Назови свое имя, получишь свой череп!
– Том, – назвался Том.
Старик сорвал череп, на котором большими буквами было начертано:
ТОМ.
Том взял свое имя, держа на ладони свой сладкий съедобный череп.
– Ральф.
И был подброшен череп с именем РАЛЬФ, пойманный смеющимся Ральфом. Костлявая рука проворно срывала и подбрасывала в холодный воздух череп за черепом:
ГЕНРИ-ХЭНК! ФРЕД! ДЖОРДЖ! ЗАГРИВОК! ДЖЕЙ-ДЖЕЙ! УОЛЛИ!
Под градом своих черепов с гордыми именами, нанесенными сахаром на каждое белое чело, мальчики визжали и приплясывали. Едва не роняя падающие на них бомбочки.
Стояли, разинув рты, таращились на загробные сладости в липких пальцах.
Из глубины кладбища запело чрезмерно высоко мужское сопрано:
– Роберто… Мария… Кончита… Тома́с.
Calavera, Calavera, лакомые сладкие косточки!
Твое имя на сахарно-белом черепе.
Ты бежишь по улице.
Покупаешь из белоснежной горки на площади. Покупай и ешь!
Пожуй свое имя! Как тебе угощенье?
Мальчики подняли сладкие черепа.
– Кусни «Т», «О» и «М». Том!
Откуси «Х», проглоти «Э», перевари «Н», поперхнись «К». Хэнк!
Аж слюнки потекли. Но что это у них в руках, Яд?
Кто бы мог подумать? Какое удовольствие, восторг,
Что каждый мальчик поедает ночь, лакомится тьмой!
Какой восторг! Съешь кусок!
Ну, давай же, откуси от карамельной головы!
Мальчики облизнули сладкие сахарные имена, готовясь было откусить, как вдруг…
– Olé!
Прибежала ватага мексиканских мальчишек, выкрикивая их имена, выхватывая у них черепа.
– Тома́с!
И Том увидел, как Тома́с убегает, унося его именной череп.
– Э, – сказал Том. – Да он вроде бы похож… на меня!
– Неужели? – не поверилось Продавцу Черепов.
– Энрике! – выкрикнул маленький мальчик-индеец, выхватывая череп у Генри-Хэнка.
Энрике дал стрекача по склону холма.
– Он похож на меня! – сказал Генри-Хэнк.
– В самом деле, – согласился Саван-де-Саркофаг. – Скорее, парни, держите покрепче черепные коробки, посмотрим, что они задумали!
Мальчики вскочили.
Ведь в этот самый миг на нижних улицах города прогремел взрыв. Потом еще и еще. Фейерверк!
Мальчишки бросили прощальный взгляд на цветы, могилы, печенья, яства, черепа на надгробиях, игрушечные похороны, игрушечных покойников, игрушечные гробики, свечи, согбенных женщин, одиноких мальчиков, девочек, мужчин. Затем завертелись и рванули вниз по холму навстречу фейерверкам.
Том, Ральф и все остальные мальчишки в костюмах, запыхавшись, влетели на площадь. Они остановились как вкопанные и принялись пританцовывать, потому что малюсенькие петарды тысячами падали им под ноги. Включилось освещение. Внезапно открылись магазины.
А Тома́с, Хосе-Хуан и Энрике, улюлюкая, поджигали и подбрасывали в небо петарды.
– Эй, Том, это от меня, Тома́с!
Том увидел, как его же глаза смотрят на него с лица буйного мальчишки.
– Эй, Генри, это от Энрике! Бабах!
– Джей-Джей, это… Бабах! От Хосе-Хуана!
– О-о, это лучший Хэллоуин на свете! – восхитился Том.
Так оно и было.
Еще ни разу за всё свое безумное путешествие им не довелось столько видеть, обонять, осязать.
В каждом проулке, у каждой двери, на каждом окне лежали груды сахарных черепов с прекрасными именами.
В ночи из каждого переулка доносился перестук молоточков, забивающих гвозди в крышки гробов, словно жуки-точильщики – предвестники смерти били в деревянные тамтамы.
На каждом углу – стопки газет с портретами Мэра, раскрашенного под скелет, или Президента с нарисованными костями, или изображена прекрасная дева, выряженная в виде ксилофона, а Смерть играет на ее музыкальных ребрышках.
– Calavera, Calavera, Calavera… – песенка плыла над холмом. – Посмотрите, политиканы схоронены под газетными новостями. ПОКОЙТЕСЬ С МИРОМ со своими именами. Вот она слава!
