стороны и поджигали все, что попадалось им на пути, и клубы дыма казались частью орды и вместе с ней приближались к городу.
Пока на крепостных стенах готовились к битве, на птичьем дворе она была уже в полном разгаре. Сцепились два петуха – черный, без единого светлого пятнышка, и красный, с радужным ожерельем на шее, – оба крупные, крепкие и люто ненавидящие друг друга. Гордо выпятив грудь, они прошли по кругу против хода солнца, злобно косясь, затем одновременно бросились, подлетев, в атаку, столкнулись в воздухе, забили клювами и крыльями, и мелкие перышки, черные и красные, плавно закачались в поднятой петухами пыли.
За поединком наблюдали птичник – сухощавый старичок, безбородый и с крючковатым, хищным носом, отчего напоминал изголодавшего коршуна, одетый в старый армяк с латками на локтях и в белых пятнах куриного помета – и толмач – дородный муж лет сорока, среднего роста, с крупной, лобастой головой, темно-русыми волосами и светло-русой бородой и усами, плутоватыми, зеленовато-серыми глазами, которые прятались в пухлых румяных щеках, одетый в нарядный темно-коричневый кафтан с золотыми пуговицами и шапку с собольей опушкой. Птичник все время дергался, переступая с ноги на ногу, размахивал руками и вскрикивал то радостно, то огорченно, и армяк мотылялся на нем так, что казалось, вот-вот расползется по швам и опадет на землю. Толмач стоял неподвижно, засунув большие пальцы рук за кожаный с золотыми бляхами ремень, и на застывшем лице не отражалось никаких чувств, как будто без разницы было, какой петух победит, вот только глаза неотрывно следили за дерущимися, и когда красный давал слабину, малость прищуривались.
Петухи расцепились, заходили по кругу, но теперь уже по солнцу, потому что у черного исчез передний зубец на гребне, из раны текла густая темно-красная кровь, заливающая левый глаз. Черный петух двигался чуть медленней, чем раньше, и часто дергал головой, наклоняя ее к земле, чтобы стряхнуть кровь. Увидев это, толмач презрительно сплюнул, попав прямо в середину гальки, что валялась в двух саженях от него.
На птичий двор забежал дружинник – здоровенный детина с румянцем во всю щеку, в кольчуге и шлеме и с мечом и булавой на поясе.
– Вот он где! – крикнул возмущенно дружинник, увидев толмача, подбежал к нему и схватил за плечо. – Бегом, князь зовет!
Толмач, продолжая наблюдать за петухами, левой рукой сдавил запястье дружинника, вроде бы не сильно, но у детины округлились от боли глаза и подогнулись ноги.
– Не суетись, – тихо произнес толмач, отпуская запястье.
Детина помотылял в воздухе рукой, погладил ее другой, снимая боль, посмотрел на толмача с таким благоговением, с каким не глядел и на князя, стал чуть позади и начал наблюдать петушиный поединок, не решаясь больше напомнить о спешном деле.
Петухи, подлетев, снова ударились грудь в грудь, вцепились клювами друг в друга и забили крыльями, поднимая пыль и теряя перья. Вскоре птицы скрылись в облаке пыли, и лишь по количеству вылетающих перьев можно было догадаться, что бьются они жестоко.
Вот птицы выскочили из облака, боевито встряхнулись и вновь заходили по кругу, но уже против солнца, потому что у черного петуха не стало второго зубца на гребне и кровь теперь текла на правый глаз. Черный двигался еще медленней и осторожней, чаще останавливался и тряс головой, кропя землю густыми каплями, а красный задиристей выпятил грудь, распушил радужное ожерелье и будто стал выше и толще. Толмач опять презрительно сплюнул, попав в центр той же самой гальки.
Подловив черного петуха, когда тот наклонил голову, красный налетел на него, оседлал, вцепившись клювом в гребень, но прокатился самую малость, не удержался и соскочил. Черный петух, лишившийся третьего зубца в гребне и с залитыми кровью обоими глазами, пробежал вперед, пока не ударился о забор. Здесь он стряхнул кровь с глаз и трусливо метнулся к приоткрытой двери курятника. Красный погнался за ним, правда, не особо напрягаясь, а когда противник исчез в курятнике, вернулся вальяжной походкой на середину двора, отряхнулся, поиграв радужным ожерельем, гордо вскинул голову и прокукарекал, звонко и радостно.
Толмач удовлетворенно хекнул и скосил плутоватые глаза на птичника, ссутулившегося и неподвижного.
– Знай наших! – произнес толмач ехидно и пригладил усы согнутым указательным пальцем.
– Князь зовет, – напомнил дружинник, бессознательным жестом погладив запястье.
– Успеем, – ответил толмач. – Сейчас рассчитаюсь с этим, – кивнул на птичника, – и пойдем. Ну-ка, заголяй лоб!
Птичник скривился, точно отведал кислицы, соскреб ногтем пятно помета на рукаве, потом тем же ногтем почесал затылок и только тогда снял шапку, оголив лысую голову с седыми перьями волос на затылке. Он наклонился и оперся руками в полусогнутые колени, подставив лоб, морщинистый, с дергающейся жилкой над правой бровью. Толмач положил на лоб широкую ладонь, оттянул другой рукой средний палец.
– Не лютуй! – взмолился птичник.
– А не спорь больше! – насмешливо произнес толмач.
– Каюсь, лукавый попутал! – скулил птичник и пытался отодвинуться.
– Ладно, уважу: в полсилы щелкну, – благожелательно сказал толмач, но придвинулся ровно на то расстояние, на какое отодвинулась жертва.
Палец его с громким ляском врезался в голову птичника, который, охнув коротко, шмякнулся на зад. Продолговатая шишка вспухла посреди покрасневшего лба и как бы вобрала в себя морщины. Птичник захныкал и приложил ко лбу обе руки, а седые перья на затылке возмущенно вздыбились.
– Ирод проклятый! – плаксиво ругнулся он. – Обещал же в полсилы!
– Если бы в полную врезал, твоя пустая голова треснула бы, как перезрелая тыква, – возразил толмач.
Схватив птичника за шиворот, он рывком поставил его на ноги. Проигравший покачался вперед-назад, послюнявил шишку, убедился, что не кровоточит и больше не растет, и нахлобучил на голову шапку.
– Вот видишь, в прошлый раз тебя дважды пришлось ставить на ноги, а сегодня с первого удержался, значит, не обманул я, – насмешливо сказал толмач. – С тебя причитается.
– Нету у меня ничего, – буркнул птичник, потирая кончик хищного носа.
– Ан, врешь! – лукаво подмигнув, возразил толмач. – Дело твое, но запомни: не последний раз спорим!
Птичник погладил шишку, покряхтел, почесал затылок и, отчаянно махнув рукой – гори все синим пламенем! – направился в пристройку к курятнику – узкую хибару, в которой едва помещались печка, лавка и стол, заваленный грязной посудой и обглоданными куриными костями, окружавшими полуведерный бочонок с медовухой. Птичник сперва сам попробовал хмельное, отлив малость в расписной ковшик, а последние капли плеснул на шишку и перекрестил ее, наверное, чтобы не болела, затем нацедил гостям в медные кубки, давно не чищенные, позеленевшие.
– Не жадничай! – прикрикнул на птичника толмач, заметив, что тот наполняет кубки на
