— Тогда иди еще веток наломай. Далеко не отходи, н о и быстро не возвращайся. Осознал задачу?
— Нет.
— Надоел, — пояснил дядя Лева. — Балаболка. Иди, иди. В ушах от тебя звенит.
— А почему я?
— Потому что правило забыл: о хлебе, соли, выпивке и раскладывании баб — молчок. Был уговор? Был. Шагом марш.
Обиженно кряхтя, Гриша поднялся с подстилки из лапника, кряхтя, перелез через сугроб и скрылся из виду. В последние месяцы он все делал кряхтя — никак не мог приспособиться, хоть и был самым молодым среди беглецов. Остальные, кто выжил, давно заматерели, привыкли к таежной жизни, обросли дремучими бородищами и органично вписывались в окружающую среду. Выдержали лютую зиму, и это главное. А весны не увидят. Весна в эти края приходит в конце апреля, и увидит ли ее хоть кто-нибудь — большой вопрос.
Третий день держалась оттепель. С хвои капало в просевшие сугробы, а иногда с какой-нибудь грузно провисшей под тяжестью снега пихтовой лапы с шумом рушился подтаявший пласт. Мокрая овчина непогоды плотно легла на тайгу. Облака прекратили бег, прижались к земле, смешались с туманом. Мир съежился. Видимость — двадцать шагов.
Хорошо еще, что догадались заготовить впрок большой запас топлива. Очень пригодилось. В такую погоду инстинкт самосохранения не велит далеко отходить от лагеря, а все сушины поблизости давным-давно спилены. В промерзлом зимнем дереве почти нет соков, и, спиленное сонным, но живым, оно может дать пищу обычному костру «шалашиком», а все же не нодье.
Пора бы снова на охоту — добыть кабанчика, а то и лося. Можно взять и медведя, если отыщется еще одна берлога, благо опыт уже есть. Из того, что добыли на прошлой охоте, уже почти все засолено и прокопчено. Нужно заготовить много мяса, очень много, не брезгуя ни волком, ни филином, ни росомахой. Все сгодится. Зайчатина и тетеревятина — ну, это просто деликатес. Оружия достаточно, боеприпасов пока хватает. А попробуй выйди на промысел, когда ни зги не видно! Ясно, что ничего не добудешь, да еще вернешься ли сам? Сомнительно.
Зато вероятность, что в такую погоду над головой протарахтит, буравя ротором воздух, вертушка, — ноль целых ноль десятых, а значит, можно не слишком прятаться. Вполне позволительно разжечь нодью и поваляться возле нее на подстеленных еловых лапах. Тут и спать можно. Даже лучше, чем в надоевшей землянке на надоевших полатях под вечным пологом сизого дыма, лениво вываливающегося через продух в кровле.
Оно, конечно, пролетающий над облаками самолет, оснащенный тепловизором, засечет нодью куда надежнее, чем коптильню или топящийся очаг в землянке, — ну так что же? Засечет, значит, судьба. И еще не факт, что печальная: мало ли кто ночует в тайге, совсем не обязательно беглые эксмены. Кто вообще станет организовывать поиск с воздуха? Чего ради?
А если даже организуют поиск и правильно идентифицируют цель, то еще вопрос, постараются ли обязательно уничтожить горстку беглых. В прежние времена, конечно, постарались бы, не о чем и говорить. Теперь, надо думать, пренебрегут — нынче у них иные проблемы.
То есть одна проблема. Проблема охотника, который вдруг обнаружил, что стал дичью. Разве промысловик будет продолжать выцеливать белку, если сзади на него навалился медведь? Это же нужно иметь какое-то совсем ухе извращенное, но пламенное чувство справедливой ненависти, чтобы оставшиеся двадцать восемь… нет, уже двадцать семь дней посвятить одной цели: добиться, чтобы эксмены-преступники погибли раньше всего человечества — пусть на сутки, пусть на час, но раньше!
Логика успокаивала, пыталась убаюкать. Однако Лев Лашезин лучше, чем кто-нибудь другой из десяти беглецов, знал, как опасно доверять логике, когда имеешь дело с людьми. Когда прячешься от людей. Когда вопреки всему поставил перед собой задачу выжить и ради этого стараешься не упустить ни единой мелочи.
Не надо грести против течения. Но и отдаваться на его волю тоже не следует. Не щепка.
Сначала течение взяло верх. Обкусывая грязные ногти, Лев Лашезин вспоминал, как это было и чем кончилось. Завод космической техники лихорадило, полным ходом шли стендовые испытания новой боевой капсулы «Жанна д’Арк», и, невзирая на закономерные сбои и постоянные доводки и доделки изделия, цеховое начальство требовало еще и еще готовых блоков. Впрок. На складах не хватало места. Старые спецы предрекали, что ничего путного из затеи с новой капсулой не выйдет: слишком поздно за нее взялись, не хватит времени довести изделие до ума, не говоря уже о конвейерном производстве, для которого недавно отгрохали чудовищной величины цех. Добавили рабочих мест, смены наладчиков увеличили с двенадцати до четырнадцати часов, а затем и до шестнадцати при одном выходном дне в месяц. Потом отменили и выходные. Скорее! Скорее!
Тех, кто терял сознание или начинал заговариваться, объявляли симулянтами. Перегреваясь, выходили из строя измерительные приборы. Летняя жара и отсутствие кондиционирования в помещении очень этому способствовали. Несколько техников-наладчиков были обвинены в сознательной порче оборудования и отданы под трибунал. Производительность труда, однако, не выросла.
Она и не могла вырасти — давно уперлась в естественный «потолок». И на заводе космической техники имени Савицкой, и повсеместно. Человечество могло напрячь до предела лишь те силы, что имелись у него в наличии. Нельзя заставить работать мускул, которого нет.
В августе по заводу поползли слухи о раскрытии нового «заговора саботажа» и очередных репрессиях. Только этой малости и не хватало для бунта.
И бунт случился — отчаянный, бессмысленный и мгновенно подавленный. Было убито два человека и больше сотни эксменов. По эксменскому персоналу прошлись «частым гребнем»; освободившиеся рабочие места заполнили мальчишками, выпихнутыми из профучилищ ускоренным выпуском. Даешь продукцию! Поставим на конвейер «Жанну д’Арк»!
Лев Лашезин и Гриша Малинин попали в «вычески». Поскольку сами они не принимали никакого участия в кровавой вакханалии, что и было доказано, трибуналу оставалось только поставить им в вину неоказание помощи руководству в деле подавления беспорядков и приговорить отнюдь не к ликвидации, а всего-то к пяти годам трудовых лагерей в местах с неблагоприятным климатом. К пяти годам! За семь месяцев до всеобщего уничтожения!
Смеяться в лицо судьям дядя Лева не стал. Какой смысл без толку грести против течения?
В таежном лагере, вдалеке от населенных пунктов, в лагере, куда можно было добраться либо по воздуху на вертушке, либо баржей по воде, в лагере, где заключенные когда-то только и делали, что валили лес, а теперь в две смены углубляли и расширяли грандиозное подземное убежище для настоящих людей, Лашезин понял, что мир тесен: здесь он неожиданно встретил Руслана, Гойко и Ваню. Бывшие соратники по подполью ютились в другом бараке и работали в другой смене, но все равно это был подарок судьбы. Момент истины наступил, когда дядя Лева рассказал им все, что узнал от Вокульского о Тиме Гаеве по прозвищу Молния, а они сообщили тишком, что готовят побег.
