* * *
Да, наверно они пошли на прорыв. Вначале это не было даже прорывом, а просто отходом. И действительно - с бешеннной яростью штурмуя их укрепления весь день, на ночь индейцы даже не выставили посты! Но при преодолении второго рва со всех сторон раздались крики, и у третьего их уже ждали. Впереди шли испанские латники, прорубывая дорогу сталью. Их было немного; и не у каждого из них латный доспех был полный. Сзади и с боков, замыкая строй четкими рядами, уставив копья в прорези щитов, шагала бесстрашная тласкала. Не Тласкала-город - тласкала-племя. И еще несколько племен помещалось в рядах тласкаландцев, но - вразброс по причине своей малочисленности. Где-то среди них были и черные от ненависти и бешенства воины циу со скелетной росписью на левой ноге. Но ни Сальвадор Бойрель, ни кто иной из конкистадоров-хронистов не заметили их. Не до того им было. (Даже заметив - вряд ли бы заинтересовались деталями боевой раскраски...) Ждали их теночки на берегу. Ждали - стоя по пояс в воде. Ждали в пирогах, подплывающих по каналам. И бросились разом - меча камни и закидные ремни, ударяя магуавитлями плашмя - деревом, но слезой Иш Таб, даже с голыми руками кидаясь на стальные клинки. Но ни одна стрела не сорвалась с тетивы. Только тяжелые стрелы испанских арбалетов порой с шипением вспаривали воздух. Всего этого, однако не видел единственный арбалетчик, стоящий на ацтецкой стороне рва. Он только озирался удивленно в поисках кого-нибудь с "луком Кетцалькоатля". Не нашел - но перестал озираться и изготовил к стрельбе свое оружие. Четверка ближайших к нему воинов - спереди, сзади и с двух сторон удивленно следили за его действиями. А потом они услышали его слово, показавшееся им бредом безумия. - Мир тебе, Сальвадор Бойрель,- сказал он - Прощай и прости... И взял на прицел ближайшего из латников. Палец прижал спуск. Того, кто целился, толкнуло в плечо. Того, в которого целились, ударило в грудь, снося с мостков. Это не был ни Бойрель, ни Кортес - а лишь безвестный ратник... И был он все равно обречен, так как в следующий момент под тяжестью закованных в сплошные латы солдат на куски развалился переносной мостик, сбрасывая в воду всех, сражавшихся на нем. Сейчас он падал, падал - но еще не успела остановить сердце стрела, пронзившая грудь вместе с кирасой, не успела остановить дихание вода, сомкнувшаяся над его шлемом; он еще был жив и даже пережил своего убийцу. Потому что в следующий миг двое из четырех окружавших стрелка воинов одновременно ударили его своими мечами - обстдиановыми кромками, не деревом - и перед глазами у него словно вспыхнул яркий свет.
* * *
Он так и не узнал причины этого. Так он и не осознал - на уровне чистой информации это было ему известно сколь притягателен для ацтеков пленный, и чем более великий воин он - тем неизмеримо растет его ценность как пленника, приносимого в жертву - а не как убитого на поле брани. Он не понял - хотя и опять-таки знал на уровне информации - что теокалли с обагренным кровью алтарем неизмеримо ценее столь же политого кровью поля битвы, а вкушение жертвенной плоти - священнодействие, а не насыщение желудка. И не кому оказалось "поторопить" ацтеков, как невольно "поторопили", должно быть они циу. И сгинул оттого "лук кетцалькостиля", не сохранился в памяти - как святотатственное, убиващее оружие, которое против великих воинов употреблять нельзя, а против заурядных - незачем.
* * *
И поэтому он так и не узнал, что его мир все-таки сумел уцелеть. Впрочем, обрадовало бы его такое известие - другой вопрос. Совсем другой.
