— Солнце — это хорошо, — вслух подумал я, снимая коскомбинезон, как мы, космонавты, шутя называли космическую одежду. — У нас на Земле даже огольцы-голопузики поют: «Пусть всегда будет Солнце!» А голопузики не дураки, они зря петь не станут.
Я положил комбинезон в специальный ящичек, вделанный в корпус корабля чуть выше и правее терморегуляторов, и надел обычный костюм, в котором ходил на Земле. Надо сказать, карманов в нем оказалось пропасть. И сзади, и спереди, и внутри, и снаружи — везде карманы. В нагрудном я нашел расческу в футлярчике.
Пластмассовую, разумеется. Во внутреннем левом — справку, удостоверяющую, что я действительно землянин и работаю трактористом (не министром, а именно трактористом), а также аттестат об окончании средней школы. Аттестат я не хотел брать. Но Шишкин настоял.
Без аттестата, говорит, на другой планете и шагу не ступишь, а ты…
В остальных карманах я обнаружил свежие носовые платки, два блокнота с бумагой в клеточку, три шариковых карандаша по тридцать пять копеек каждый, перочинный ножик с приспособлением открывать бутылки и консервные банки, пуговицу от демисезонного пальто (само пальто осталось там, на Земле) и, наконец… три рубля сорок копеек советской валютой. Трешница поистерлась и заметно лоснилась. Что касается пятаков (сорок копеек были пятаками), то они блестели, как новенькие. «Напрасный груз!» — усмехнулся я, но выбрасывать пятаки не стал. Во-первых, еще неизвестно, как здесь, на этой планете. А во-вторых, и просто жалко.
Но… пора было расставаться с космическим жилищем. Я выкинул фанерные дощечки на колышках, спустил веревочную лестницу и, преодолевая робость, волнуясь до сердцебиения и одышки, впервые после полета покинул корабль. Спуск произошел вполне благополучно. Коснувшись ногами тверди, я, по правде сказать, оробел еще пуще. А вдруг она, эта твердь, того, а? Однако ничего подобного, твердь была как твердь, и я почувствовал себя несколько увереннее. Расставив дощечки с надписью: «Не трогать — смертельно!» — я стряхнул с пиджака земную и космическую пыль и, расправив плечи, всей грудью вдохнул здешний воздух.
В первый день я не отходил далеко от корабля. Да, по правде сказать, я и не знал, куда и зачем идти. То сидел, то лежал, то бродил — и все это вблизи, почти рядом. Но и здесь, на этом пятачке, я обнаружил немало такого, что представляет интерес для науки.
Прежде всего я должен сказать, что почва на этой планете самая обыкновенная. Песок, песок… Трава зеленая, кое-где в ржавых крапинках, и удивительно шелковистая. Деревья тоже как деревья. От наших, земных, они отличаются лишь тем, что выше и толще гораздо, так сказать, кряжистее.
Березы попадаются метров сорока с лишним вышиной и прямые до самой верхушки. Листья на них тоже крупные и такие же резные и сердечком, как на наших.
Ползая по земле, я внимательно осматривал и кое-где разгребал поверхностный слой. И что же? Труд мой вознаградился сторицей! Я обнаружил старые березовые листья. Они пожухли, почти сопрели, но сохранили очертания, даже рубчики по краям.
Вряд ли стрит говорить, как я обрадовался этой находке. Ведь это была не просто находка, а целое открытие. Значит, думал я, березы и здесь меняют листья.
А если меняют, выходит, и здесь бывает зима. Иначе зачем березам менять листья! А зима — это снег и лед…
С одной стороны, конечно, красиво. А с другой… Нет уж, увольте, подумал я, на зиму я лучше переберусь на Землю-матушку, где у меня осталось теплое пальто с воротником из черной цигейки.
Сосны и того выше, то есть раза в полтора, не меньше. Земля усыпана иглами и шишками. Иглы были как иглы и кололись, а шишки — ну по кулаку каждая, честное слово. У нас такие шишки бывают только на кедрах, да и то не подряд. Я взял одну шишку и стал шелушить. Она была пустая. Наверно, выклевали птицы, какие-нибудь клесты, здешние клесты, разумеется.
Потом я поискал другую шишку, никем не тронутую, вышелушил несколько орехов и разгрыз их. Зерна оказались крупными и вполне съедобными. Я даже затрудняюсь, с чем их сравнить. По вкусу они напоминали наши кедровые орехи, только были еще жирнее и ароматнее. Зерна таяли во рту, как кусочки масла.
Я уже говорил, что первое, что я почувствовал, когда высунулся из корабля, был запах земляники. Здесь, внизу, этот запах был еще крепче и гуще. Поэтому, бродя туда-сюда, я смотрел в оба, надеясь найти и сами ягоды. И что же? Искать долго не пришлось. Гляжу — там, сям… Одна к одной.
Ну, скажу я вам, и земляника. «Тебе бы сюда, капитан!» — опять вспомнил я капитана Соколова, охочего до лесных ягод. Крупная, сочная, с янтарными глазками по бокам… Я сорвал несколько ягод — и все, горсть полная. Присев на корточки, я отправил в рот эту горсть, раздавил языком (не разжевал, а именно раздавил) и стал ждать последствий. Но никаких последствий не последовало, то есть я просто-напросто их не почувствовал, а значит, их и не было, этих последствий.
Отведав земляники, я осмелел и решил отойти немного подальше. Шел я медленно, короткими шажками, и поминутно оглядывался, чтобы не потерять корабль из виду. И чем дальше шел, тем больше нравилась мне эта планета. Лес отменный, птицы всякие…
В одном месте вдали блеснуло неширокое озеро. Я подошел к берегу и увидел поразительную картину. Вся гладь была усыпана утками. Кряквами и чирками.
Утки плавали и возле берега — протягивай руку и хватай. Я опустился на корточки и в самом деле протянул руку и стал звать, как это делают хозяйки: «Утя, утя, утя!» Увы, доверчивость здешних уток имеет свои пределы. Стоило мне протянуть руку и позвать: «Утя, утя, утя!» — как они захлопали крыльями и шарахнулись от берега.
Я обошел вокруг озера и убедился, что оно точь-вточь такое, какие и у нас на Земле бывают в сосновых борах. Только у нас озера заросли илом, купаться в них не то что нельзя, а противно как-то, того и гляди заразу какую-нибудь схватишь. А здесь дно песчаное, вода чистая и прозрачная видно, как рыбы ходят косяками… Мне это страшно понравилось, и я пожалел, что не взял с собой удочки. Сесть бы сейчас на бережку, подумал я, забросить возле камышей с черными султанами, — глядишь, и поймал бы плитку пли чсбака.
И не успел я подумать об этом, как увидел кочку не кочку, а что-то похожее на кочку и на ней — гладко обструганную доску, уже потемневшую от времени.
Я осторожно, на цыпочках, подошел к той кочке и обнаружил на песке следы, похожие на человеческие. Поставил свою ступню рядом — она была раза в два шире и длиннее. Одно из двух, подумал я, или здесь живут лилипуты, или рыбачил малец лет десяти-двенадцати.
