У Дэвида были русские корни. Во время войны Кира жила под Смоленском. Оттуда, молодой девчонкой, ее и угнали в Германию. Воспоминания Киры каждый раз заканчивались рыданиями. Были полны горя и ненависти, которая не притуплялась.
С тех пор Дэвид и возненавидел немецкий язык. Хотя мама повторно вышла замуж за иностранца и они уехали жить в Америку.
Будущий воздушный маршал никак не мог понять, почему он видит подобные номера на электропоездах? Домах, квартирах, улицах, газетах? Квитанциях к оплате и билетах в кино? Рейсовых автобусах и трамваях? Велосипедной раме, упаковке замороженных морепродуктов и на задней крышке, снятой с телевизора?
И даже когда Дэвид вырос и многое стало видеться по-другому. Он, все равно, не мог постичь простую вещь: как живой человек может стоять в одном ряду с этими, весьма полезными, но не имеющими души и теплоты человеческого тела, предметами? Только из-за того, что кто-то, чванливо уверовавший в свою исключительность, и напитавший собственными комплексами идеологию целой нации, присвоил право определять практическую полезность другого человека. Как какого нибудь электрочайника или тостера на кухне? Устанавливая срок жизни другого ЧЕЛОВЕКА, относительно утилитарных потребностей в нем. И ему подобным. Привилегией собственных решений?
И как самые умные и образованные из тех, кто его поддерживали, воспитанные на идеалах европейского гуманизма, не увидели этого дичайшего перекоса сразу? И смирились с этим заведомым позором? И пошли, в большинстве своем, ему на службу? Как?!
Бабушка Кира рассказывала, как охрана концлагеря заставляла ее складывать целые поленницы из высушенных людских трупов. Заморенных голодом и болезнями.
Надорвавшись на этой жуткой работе за колючей проволокой, она никогда не смогла родить.
Утилизируя просроченных третьего рейха.
Ветер с реки нагнал серые тучи, закрыв небо для любой авиации. Пошел снег. Он валил хлопьями. Густо ложась на изрытую воронками землю и изломанные контуры развалин. Словно природа приняла на себя стыд людской, скрывая следы человеческих деяний под саваном небес. Пламя от дальних пожарищ подсвечивало нижнюю кромку облаков.
Младшие командиры переставляли бойцов, скопившихся возле наружной части подвала в настороженном ожидании. Перераспределяли огневые средства, пополняли боезапас. В узких отсеках подвала, тесно прижавшись друг к другу, сосредотачивалась живая сила. Тайком и крадучись, солдаты группировались, заполняя ходы соединений и водопроводные колодцы. Тихо накапливались на скрытых позициях и запасных огневых точках, куда вели подкопы от нескольких оборонительных рубежей.
Затаившись под надежной защитой, красноармейцы ждали решительной минуты и сигнала к атаке. Все находились в состоянии нервного возбуждения. Думая о подстерегающей опасности и мысленно готовясь на нее отреагировать.
В глубине второго подъезда, возле стены, стоял Павлов. Пропыленная коричневая кубанка вновь исчезла с головы сержанта. Белый капюшон маскхалата прикрывал каску разведчика. Лицо обжигал колючий морозный воздух.
Рядом, сразу за пулеметным расчетом, облюбовал соседний косяк Дэвид. Сощурившись, он долго всматривался в позиции немцев, оглядывая каждый камень.
Бывший воздушный маршал был во всеоружии своих инстинктов. Он чувствовал, как боевой зуд овладевает им откуда-то снизу, от основания позвоночника.
«Площадь, открытая всем ветрам, простреливалась со всех сторон. Все, что по ней когда либо начинало двигаться, становилось сразу заметным и уязвимым. Никто не мог пересечь ее и надеяться остаться в живых.»
На очень нелегкую задачу поди настройся. Ритм падающего снега завораживал. Дэвид ждал вдохновения, представляя — какой огромной страшилкой кажется эта площадь всем, кто на нее сейчас полезет за своим смертным приговором.
Агент времени растворился в собственных мыслях. Он распределял маршрут, вновь напоминая себе, в каких направлениях «самый тонкий лед». Накладывая скрытый в нем навык бойца, инстинкты и военную подготовку, на конструкцию этой схватки.
Дэвид был уверен, что бой пока проигран. Раз он вновь оказался в его начале.
Но это была его война! Его Аустерлиц!
С Джульеттой все обстояло несколько иначе. Семья Скиапарелли никогда не поддерживала фашистский режим Бенито Муссолини. Наоборот, они тайно оказывали помощь Комитету национального освобождения Италии. Один из ближайших родственников воевал в партизанском отряде Гарибальдийской бригады. И лично знал Луиджи Лонго, еще под именем Галло.
Джульетта беспокойно ерзала. На душе было суетно и тревожно. В ушах еще стоял звон. Голова раскалывалась от многочисленных гнетущих мыслей и опасений. Ей было страшно, но это состояние не перешло в беспомощное отчаяние. Перспектива атаки без оружия выглядела куда как безрадостной. Но она пыталась хоть как-то понять ту страшную строгость, которую старший лейтенант Афанасьев применил к ним. Нервная болтовня усатого, с синяком, расплывшемся на пол лба, сводила Джульетту с ума.
— Это безумие. Я на такое не пойду, — скулил себе под нос черноусый, поникнув головой и горестно вздыхая. Вот уже четверть часа он заливался горючими слезами и просил его отпустить. Но этот фокус не работал. Бойцы удрученно наблюдали за бормотанием этого человека. Слезы мольбы и попытки оставить свою задницу в теплом месте не прекращались: — Вы не представляете, как это — жить под немцами. На воде, да гнилой картошке, — продолжало зудеть его паучье нутро. — Не прикидывайтесь, что у меня есть шанс, — у черноусого дрожала нижняя губа, а взгляд метался. Оттенки страдания в его голосе были неисчерпаемы. — Зачем притворяться: из меня солдат — никакой. Пошло оно все. Сил моих больше нет. Мне и так помирать сегодня. Я тут остаюсь. Отвоевался! — срываясь на хрип и кашляя, причитал черноусый.
Гвардии сержант Павлов едва шевельнул плечами.
— Там кто-то мне условия ставит? Или я не расслышал?! — в его вопросе угадывался запашок напалма.
— Угомонись, ты, — прошипела Джульетта, как рассерженная кошка. Она едва слышала собственный голос, так сильно звенело в ушах: — Останемся живы, пришлю тебе на рождество сопливчик, только заткнись.
Профессорской дочке хотелось верить, что она не такая размазня.
Черноусый их вроде бы и не услышал.
— Все тут поляжем…, - от жалости к себе у него дрожали желваки.
Командир разведгруппы неуловимо точно сместился к черноусому. Сгреб паразита, сеющего панику и страх, за воротник пальто и приподнял ровно на столько, чтобы тому пришлось стоять на цыпочках.
