- Послушай, Иветта, а с местными жителями тут ты как, часом не ссорилась? - пытливо спросил ее Ольгерд. - Ну, может, съела кого ненароком, то-се, пятое-десятое?
- Да говорю же тебе, я не потребляю мяса! - уже не на шутку рассердилась громадина. - Эти дурацкие сказки про драконов и девиц- просто гадкие сплетни! Подумай сам, на что мне девица?
- А овец ты у них случайно не заимствовала? - вступил в разговор Порфирий. Под тяжестью опустившейся на его плечо зеленой морды он по колено ушел в болото, но держался молодцом, даже не кряхтел.
Иветта потупилась:
- Было, раз или два...
- А говорила, мяса не ем, - напомнил ей въедливый Ольгерд. Дракониха обиженно вскинулась:
- Ты, князь, женатый или как?
- Ну, положим, женат.
- И дети есть?
- Есть, как не быть.
- Так жена твоя, когда тяжелая ходила, разве всякую дрянь в рот не тянула?
Ольгерд призадумался. Действительно, вспомнил он, Домогара, когда с пузом была, тоже чего только не жрала. Чуть не всю известку тогда со стен светлицы приела.
- Ладно, ладно, чего ты разволновалась, вредно тебе, - попытался успокоить разгневанную Иветту князь. Чем дольше он смотрел на нее, тем больше отмечал сходство между этим огромным зеленым созданием и своей женой. Вот случись что с ним, и пойдет себе Домогара такая же бесприютная с сиротками ихними....Но усмирить обиженную дракониху было куда как не просто.
- Я знаю, я для вас просто чудовище, потому что большая и зеленая, конечно! А я просто несчастная всеми гонимая женщина, вот как. Пусть большая, но мне тоже хочется покоя ласки и заботы. Чтобы любил кто-нибудь, чтобы беспокоились обо мне! Мне тоже хочется счастья горстями! - жгучие в прямом и переносном смысле слезы непрерывным потоком стекали за ворот черной рясы Порфирия. Старик морщился, ежился, но терпел.
- Ну, не плачь, Иветта. Мы будем о тебе заботиться и никому не дадим в обиду, - Ольгерд осторожненько провел ладонью по длинной шелковистой шее. Драхониха раздраженно мотнула головой:
- Вы же убивать меня пришли, скажешь, нет? Завелось, мол, чудище на болоте, истребить надо! Вам бы, людям, только убивать. Даже здесь, в этом тихом месте. Мы, драконы, никогда не умертвляем себе подобных, а уж о том, чтобы убить самку своего вида, так просто и речи быть не может! А вы! Насмотрелась я на ваши нравы, пока тут жила!
- Что же ты видела? - заинтересовался Порфирий. Он воспользовался тем, что массивная голова Иветты больше не покоилась на его плече, и потихоньку выкарабкивался из болотины.
- Как один человек в белой одежде с круглыми пуговицами волок другого- женщину. Она не хотела с ним идти.
- Почему ты думаешь, что не хотела?
- Она плакала, только странно как- то, как корова мычала, а он ее за косу волок.
- Как пить дать, Оканя эту болезную сам уделал, а на Иветту свалить хотел, подлюга, - резюмировал князь.
- Да, - поддержал его Порфирий. - Если покопаться в его землянке, наверняка найдем ее косточки. Чтобы вызвать навий, обязательно человеческая жертва нужна, иначе ничего не выйдет. - Старец уже окончательно выбрался из грязи и теперь ласково гладил несчастную драконицу по голове. Та перестала плакать и, не отрываясь, смотрела на своего неожиданного покровителя.
- Ну, вы тут поворкуйте, а мне придется одного волхва проведать, - Ольгерд легко поднялся, на ходу вытаскивая меч. Порфирий потянулся, было, за ним, но Иветта неожиданно воспротивилась:
- Я ни за что не останусь тут одна! Ни за что! Вы говорите, что тут такие страсти творятся, и хотите бросить меня? Бедную беззащитную женщину? - и дракониха демонстративно потрясла нависающим животом. - Куда же я теперь пойду?
- Этот вопрос мы, пожалуй, решим, - успокоил ее старец. - Рядом с моим монастырем как раз есть уютная теплая пещерка подходящих размеров. Ты могла бы там пока пожить. Места у нас чудные, сплошное благорастворение воздухов. И никаких комаров!
Порфирий выразительно глянул в янтарные глаза собеседницы. Та скромно потупилась.
- Пожалуй, я еще смогу стать счастливой, - с легким вздохом произнесла она и смущенно замолчала.
- Вы летите, ребята, - поддержал ее князь. - Мы вас опосля догоним. Мне тут еще кое с кем за ужика расквитаться надо. Я ему тоже устрою счастье горстями!
Молодильные яблочки.
Тусклый круг серебряного зеркала отражал колеблющееся пламя свечей. И, конечно, ее лицо. Домогару совсем не радовало то, что она видела. Вот, в уголках глаз сеточкой собрались морщинки, губы стали узковаты и не такие яркие как когда-то. Овал лица отяжелел. Да, совсем не девочка, а мать целой своры орущей ребятни, что честно и продемонстрировала ромейская диковина. Хоть и цветочки по краю, и изумрудики посверкивают, а так бы и шмякнула его, постылое, чтобы расплющилось. Княгиня уронила голову и зарыдала-завыла, словно раненный зверь. Змейками взвился и опал огонь над задремавшими было угольями в очаге. Словно спрашивал хозяйку: "Что случилось, матушка? Что за горе-злосчастье?"
Вот то и случилось, что стара стала, со злостью отирая рукавом красное от слез лицо, думала Домогара. Пусть детей ему родила, как колобки кругленькие, все как один здоровехоньки, пусть и помогала и советом и делом, пусть рядом была всегда, а что толку? Мелькнуло свежее девичье личико, поманила гибкая фигурка, и все, прости-прощай! Праздник нынче, радоваться бы надо, да до веселья ли тут?
Как всегда в конце жатвы праздновали и почитали Волоса, скотьего бога, отца богатства и плодородия земного. Варили в рогатых горшках-таргитаях кутью из нежного пшеничного зерна. Уж Домогара-то знала, как приготовить угощение, чтобы вышло оно таким, как должно, дзедам, предкам полянского рода по нраву. В этот день слетаются они к очагам своих чад, чтобы присмотреть как там и что. Разгневаешь- и не видать доброго урожая: либо градом побьет, либо на корню спалит жаркое Ярилино око. К этому дню и дани-пожити привозили, будь они неладны!
Вообще-то Домогара любила такие пиры, когда ей выпадала завидная роль умелой хозяйки. Тут и мастерством похвалишься, да и сама покрасуешься. Вот и на этот раз приготовила она себе наряд- глаз не отвести! Рубаха шелковая, по рукавам да у горла красными сиринами расшитая; накид парчовый, златом затканный, аж топорщиться. У того же гостя торгового купленный, что и зеркало. Домогара опять вздохнула, и крупные слезы сами собой побежали-заструились по лицу. А на голове венчик золотой: листочки на нем как всамделишные. И массивные височные кольца к нему- куда как кстати: половину пухлых щек прикрыли- словно так и было. Брови-ресницы начернила, щеки нарумянила. В то же зеркало проклятущее смотрелась- и ведь нравилась себе, а как же! Рука об руку рядом с Ольгердом сидела- князь и княгиня, лебедь с лебедушкой. Ладно все было, и кутью ее хвалили, и меды на славу удались. Только и слышалось, из одного конца залы в другой: "На здраве! Добрым хозяевам, князю и княгине, на здраве!"
