«Где это?»
«Далеко… И не в том дело — где. А в том, что могу я это сделать лишь благодаря тому устройству, которое ты — или те твои помощники в Иершалаиме вставили мне, двенадцатилетнему мальчишке, в мозг…»
«Мне просить у тебя прощения?»
«Зачем? В чем ты виноват? Все твои действия в первом веке были подчинены одной — тогда для тебя высокой! — цели: спасти Историю. Это потом, позже ты понял, что ее не от чего спасать, она неуклонна, как явление природы, как смена времен года… Более того, я благодарен тебе. Дважды».
«Объясни».
«Первый раз — именно за матрицу, которая сделала меня — мной. Я думаю, Кифа, что быть плотником в Тешили — да, надежно, спокойно, понятно, но знать все и уметь все — это особый дар и особое счастье… А второй раз — за открывшееся мне знание о матрице. Я понял, что потерял свою миссию, Кифа, и ничуть не огорчен. Я ничего не должен Богу. Я никому ничего не должен, хотя Вера моя по-прежнему со мной. И Бог — в моей душе. И делу своей жизни я не изменю».
«Ты сам себе противоречишь, Иешуа. Ты потерял свою миссию и тут же — делу своему ты не изменишь. Как совместить?»
«А ты мыслишь привычными земными мерками. Отойди от них и посмотри со стороны».
«На что посмотреть?»
«На Землю, например. Я имею в виду не почву для розы и кактуса, а весь наш мир…»
«Тогда я переиначу вопрос: откуда посмотреть?»
«А я в который раз повторю: наберись терпения, Кифа…»
Разговор этот, не слышный никому, продолжался, пока они шли знакомым лишь Петру и Иешуа путем к Храму. Не к стране Храм, а просто к Храму, который неразрушенный, целый и невредимый! — лег в основание той великой, на взгляд Петра, идеи, очень приземленной и очень высокой идеи, от которой Иешуа только что так легко отказался. Петр понимал, что, то и дело пытая Иешуа своим настырным «Зачем весь этот театр?», он все ближе и ближе подходил к желаемому ответу. И странное дело: он все больше и больше начинал опасаться этого ответа. И дорога к Храму — не окажется ли она дорогой к новой для всех и для него, Петра, истине, которая не нужна ему? Более того: которая опасна для него?..
А тут и подошли к черной в черноте ночи каменной громаде.
Иешуа уверенно вел всех к южной стороне, к главному и основному входу в Храм: через миквы с нечистой водой, в коих обязательно омовение идущих в дом Бога, через подземный зал — на территорию Двора язычников могли пройти все желающие, а не только верующие евреи… Иешуа не повел людей к миквам, не счел нужным обязательный процесс очищения, вывел их сквозь еле освещаемую редкими светильниками темноту подземелья в такую же темноту Двора язычников, но освещенную не только чадящими факелами, но и звездами: темно-синее ночное небо с россыпью ярких крупных южных звезд смотрелось плохо намалеванным театральным задником. Слово «театр» в применении к нынешнему вечеру упоминалось не раз, посему и сравнение.
Пусто было, вопреки ожиданиям Петра, во Дворе язычников. Ночь вне праздников стала обыкновенной ночью и для тех, кто должен бдеть ежечасно — для левитов, стражников Храма. То есть где-то они находились, но бдительность не блюли. Ну заберется кто-то на огромную площадь Двора язычников — и что с того? Она пуста, взять нечего, как и во Дворе Женщин, который тоже пуст, а Никаноровы ворота, ведущие в главный двор Храма, двор Эзрат Исраэль, крепко заперты.
«Что нам нужно в Храме, Иешуа?»
«Как ты думаешь, Кифа, левиты узнают меня?» — вопросом на вопрос.
«Сомневаюсь. Ты изменился. Да и смокинг, знаешь ли…»
«Я же пришел к ним — Оттуда. — Прописная буква отчетливо выделена. — Мы все пришли к ним в Храм — Оттуда».
«Смокинг — одежда ангелов? Интересная версия… Тогда не узнают, а поверят. Только требуется какое-нибудь чудо — как доказательство нашего прихода Оттуда…»
«Чудо будет».
«А как насчет слома в Истории? Я же все-таки — бывший Мастер и с нами тринадцать настоящих, не считая Анны… А ты собираешься подарить здешнему миру и завтрашней Истории Второе Пришествие».
«Я помню, Кифа, твой рассказ о встрече некоего благородного эллина, римского всадника Дометиуса с прокуратором Пилатом. Не Доментиус ли убеждал Пилата провести суд надо мною не кулуарно, как водится, а при большом скоплении народа, за воротами крепости Антония? И аргумент был непрошибаемый: где толпа там и История. Пилат согласился со всадником, то есть с тобой, Кифа. А где толпа — здесь? Глухая ночь в Иершалаиме. Только левиты увидят чудо, да, может, пара коэнов третьей чреды, которые либо тоже здесь, либо прибегут мигом. Они поверят и расскажут другим левитам и другим казнам. В первую очередь — Кайафе, первосвященнику. Не забыл приятеля, Кифа?.. Слышу, не забыл… Так о чем я? Нет толпы — нет Истории. Кто поверит, тот забудет — по приказу. Так что мое Второе Пришествие останется тайной для будущих христиан… А жаль, Кифа, ох как жаль! Узнал бы мир о нем — вдруг да поменьше была бы вражда людская, вдруг да не двигала бы еще религиозная рознь…»
«Отчего такая уверенность, Иешуа? Ты собираешься оставить людям новые десять заповедей — плюс к Моисеевым? Так ведь и старые не соблюдают…»
«Напоминаю: толпы нет, Кифа. А я не холуй, чтобы метать бисер перед левитами и кознами, и не славный рыцарь Дон Кихот, чтобы сражаться с мельницами, которые я сам и заложил. Нет, друг, я всего лишь собираюсь произнести заупокойную по тому, что завтра назовут христианством. И пусть ее услышат только кучка тупоголовых, как вы говорите, служителей культа, да твои коллеги, кому вообще на это наплевать. Главное, что о том будем знать мы — ты и я. Этого достаточно».
«Похоронить христианство? А как же наше дело, Иешуа? Как тогда жить стране Храм?»
«Жить, Кифа, это — главное, просто жить. А как?.. Разве ты спрашивал меня: „Как?“ — когда начинал в Иершалаиме создавать общину?»
«Тогда у меня было справочное пособие — „Деяния Апостолов“».
«А теперь у тебя есть собственный опыт. Уникальный! Опыт жизни в первом веке и жизни в двадцать втором».
«Что значит твои „ты“, „у тебя“?.. У тебя самого появились новые планы? Отдельные?..»
«Я отвечу…»
Но не ответил, потому что подошли к воротам Никанора, наглухо закрытым. Иешуа встал перед ними, протянул вперед руки — как некогда, если хотел совершить очередное чудо местного значения, — и ворота рывком распахнулись, воротины были словно отброшены в стороны мощной силой, а деревянный брус, служивший засовом, упал на камни — переломанный пополам.
— Я пришел, — вроде бы тихо сказал Иешуа, а голос его загремел над площадью Храма, будто усиленный десятками динамиков. — Кто встретит меня в Храме Бога моего?..
