– Пожалуйста… пожалуйста! – поспешил ответить за всех художник, в то время как Фирмен замкнулся, поджав губы. – Это должно быть интересно. Читайте…
– Так вот, слушайте… «Слухи о том, что Джеймс Уатт производит успешные опыты с новым паровым двигателем, давно уже волновали промышленные и научные круги. Но когда машина была пущена в эксплуатацию, она произвела необычайный фурор. Ее экономичность в потреблении топлива потрясла умы и кошельки: использование энергии топлива в этом новом двигателе доходило до одного процента! Это поражало самое смелое воображение деловых людей того времени. Что это означало в переводе на современные деньги, показывает тот факт, что Уатт и его компаньон, крупный капиталист Матью Балтон, выпуская на своем заводе этот новый двигатель, не просто продавали его, а отдавали его в аренду на условиях выплаты им ежегодно определенного налога от сбереженного машиной топлива.
И даже при этих жестких условиях распространения машина Уатта быстро вытеснила свою предшественницу. В тысяча семьсот семьдесят седьмом году в английской горной промышленности работали два таких двигателя, в тысяча семьсот восьмидесятом году – восемьдесят двигателей, а к тысяча семьсот девяностому году во всем Корнуэльсе, наиболее богатом горном округе Англии, не оставалось ни одной атмосферной машины Ньюкомена. Все они были вытеснены машиной Уатта».
Молодом человек на экране поднял смеющееся лицо от книги.
– Что? Не правда ли, интересно? – спросил он, сотрясаясь от еле сдерживаемого смеха.
Пассажиры с легким недоумением переглянулись.
– Послушай, Андрей, – сказал Филат с оттенком нетерпения, – может быть, вообще говоря, это и интересно, но какое это имеет отношение к нашей беседе и к тем действительно поразительным вещам, о которых он нам рассказывал?
– О, самое непосредственное! – ответил молодой человек с экрана. – Не забудьте только, что я говорил вам, что мое веселое настроение вызвано было сравнением. Вы обратили внимание на ту великолепную снисходительность, с которой автор книги говорит о неуклюжей машине Уатта и о жалком одном проценте использования энергии топлива? Сколько в его словах скрыто гордости от сознания, что его век, двадцатый век, использует это топливо в современных ему паровых машинах в пределах «целых» двадцати процентов! Меня рассмешило то, что я сейчас же поймал самого себя на таком же чувстве снисходительности по отношению к тем, как вы говорите, «поразительным» вещам, о которых так торжествующе сообщил вам наш уважаемый Фир-мен.
– Что такое? – с возмущением в голосе спросил Фирмен, чуть не вскакивая с кресла. – Что вы хотите этим сказать?
– Простите мою резкость, – уже вполне серьезно ответил Андрей, – но эти фотоэлементы на крышах и на горах выглядят в моих глазах такими же нелепыми и варварскими, как египетские пирамиды и водяное мельничное колесо Древнего Рима. Перекрывать все крыши городских строений! Одевать целые горы в фотоодежду! Целые горы! На сотни гектаров застилать ею поля! Это же дикость! Как можете вы испытывать чувство гордости и удовлетворения таким грубым, неизящным решением проблемы получения энергии?
– А вы можете предложить что-нибудь лучшее? – раздраженно спросил Фирмен.
– Да! Я знаю это лучшее! – глаза Андрея засверкали. – И вы его знаете. Но вы упорно отворачиваетесь от него, потому что сегодня его нет еще в наших руках, вы его еще не ощущаете. А мы работаем над ним, и мы овладеем им…
– А-а-а, – иронически протянул Фирмен, – догадываюсь! Вы один из охотников за той синей птицей, которую мы называем внутриатомной энергией?
– Да, я – ассистент Всесоюзного института космической физики Андрей Зотов… Когда вы сможете, поместив в любой исполнительный механизм шарик вещества весом в один грамм, выполнить любую механическую работу без ощутимой потери энергии, только тогда, очевидно, вы вполне оцените значение изящества в научных открытиях и теориях.
Фирмен откинулся в кресле и все с той же иронией и налетом скуки на лице сказал:
– Я восхищаюсь, дорогой мой, вашим энтузиазмом, но человечество не может пассивно ждать, пока вы доберетесь до конца ваших поисков и поймаете наконец синюю птицу, которая почти уже сто лет не дается нам в руки.
– Теоретически мы уже добрались до конца, могу вас в этом уверить, – прозвучал почти торжественно, со сдержанным ликованием голос Андрея. – Мы будем первыми в мире обладателями этого неисчерпаемого могущества!
Напряженная тишина воцарилась на мгновение в салоне среди пассажиров.
Фирмен в необычайном возбуждении приподнялся в кресле и закричал:
– Не может быть! Повторите! Вы нас мистифицируете! Ошеломленный Филат растерянно говорил:
– Андрей, что ты говоришь? Ты не шутишь, Андрей?
И опять раздался с экрана вибрирующий от едва сдерживаемого волнения голос:
– Я заканчиваю проверку последних вычислений и расчетов нашей бригады… хотя ошибки быть не может: у нас в бригаде работает знаменитый Гельфонд. Ваш сверстник, уважаемый Глебов… Мой элефотосчетчик за эти два дня не подал ни одного тревожного сигнала… Все будет правильно.
В салоне раздался тихий мелодичный звук.
– Это мой счетчик требует материала, – сказал с улыбкой Андрей. – Я дам ему сейчас самую важную, решающую формулу Гельфонда. Через пять минут он ее расшифрует, и тогда я смогу закричать на весь мир о нашей радости! Одну минуту…
Он отвернулся и, слегка прихрамывая, стал удаляться в глубь комнаты. Стало видно легкое, изящное убранство ее из тканей с матово-металлическим отблеском и удивительно гармоничной окраски, легком мебели художественной формы и отделки, цветов, картин и небольших скульптурных фигурок. Возле одной из стен стоял на шести высоких и тонких ножках продолговатый ящик из темной лакированной пластмассы, утыканный черными, белыми, цветными головками, с кнопками, прорезями и с большой щелью на верхней поверхности. Из щели торчал продолговатый желтый листок из похожего на целлулоид полупрозрачного материала. Листок погружался в щель, как будто его что-то втягивало туда.
Пассажиры корабля видели, как Андрей, припадая на ногу, подошел к столу с разбросанными на нем валиками, скрученными звукописными лентами, пачками звукописных листков, старинными книгами в переплетах.
Он начал перебирать на столе желтоватые гибкие листки, потом все беспокойнее расшвыривал их по столу, потом бросился открывать ящики стола, выбрасывая их содержимое, роясь в них со всевозрастающей тревогой.
Пассажиры видели эту тревогу Андрея в его глазах и в его быстрых, беспорядочных движениях. Эта тревога стала передаваться кучке людей, взволнованно следивших за человеком, находившимся за три тысячи километров от них и на двести километров под ними.
