Когда он очнулся, внизу слышалась немецкая речь — спускаться было нельзя. В избе поселились немцы, а из чердачного окна было видно, что по улице ходят патрули. На вторые сутки продрогшему, голодному Григорию удалось окликнуть Геньку, когда тот выскочил в сени. Генька принес какой мог достать еды и одежды, чтобы боец немного согрелся. Тот, бедный, в основном сидел на теплом борове [5]. Однако бойца надо было выводить из деревни, на чердаке становилось очень холодно, и Генька решил спрятать Григория в дорошевском подземелье. Там было безопасно и имелось достаточно продуктов.
Только осилить подобное дело один Генька не мог. Следовало что-то придумать. До Цапая добраться невозможно — немцы никого из деревни не выпускали, а дорогу на Богданово охраняли особо тщательно. Тогда Генька обратился за помощью к Лешке Трифонову, человеку рассудительному и надежному. Тот, не колеблясь, согласился помочь. Оставив родным записки, чтобы о них не беспокоились (большего беспокойства, чем эти записки, придумать было трудно), Генька и Лешка вечером помогли Григорию перебраться с чердака в омшаник, а ночью, открыв маленькую заднюю дверь двора, вывели его в огород. Далее троица ползком направилась мимо разбитых окопов к Овинной речке. После речки пошли не скрываясь, благо было очень темно.
Григорий шел с трудом, он простудился и последние дни плохо себя чувствовал. Но переодеться в старую гражданскую одежду и спрятать где-нибудь винтовку и гранаты, как предложил Генька, отказался наотрез. Ребята опасались, что Григорий до подземелья не дойдет и свалится прямо в лесу. Решили немного отдохнуть в шалаше.
В шалаше, к своему изумлению, ребята обнаружили еще одного красноармейца и тоже очень больного. Как выяснилось впоследствии, шофер Николай отстал со своим грузовиком, везшим продукты, от большой автоколонны. Мотор старенького грузовичка время от времени отказывал, и Николай на ходу устранял неисправность. В Дорошеве жители сказали ему, что шоссе на Рогачево уже перерезано немцами, и посоветовали свернуть налево, по лесной дороге добраться до Чернеева, а оттуда к нашим на Трехсвятское. Николай так и сделал. Но на лесной дороге мотор снова забарахлил. Шофер в который раз принялся его чинить, когда услышал шум моторов немецких танков. Кое-как Николай заставил свою технику отъехать метров на триста в лес, в сторону от дороги, после чего мотор окончательно заглох. Танки прошли мимо, не заметив грузовика.
Несколько дней возился Николай с мотором, пытаясь его исправить, но сделать ничего не смог. За это время он обнаружил неподалеку от автомобиля добротный шалаш и в нем ночевал. Он грелся около костра, который разводил с помощью бензина, но все равно простудился. Судя по установившейся в лесу тишине, он оказался в тылу у врага. Надо было что-то предпринимать. Николай спрятал в густом ельнике ящики с продуктами, в основном консервы, вытащил все, что можно, из грузовика и сжег автомобиль. Он надеялся пешком пробиться лесами до расположения наших войск. И тут ему стало совсем плохо — начался жар, потом сильный озноб. Он еле доплелся до шалаша и повалился в забытьи на лапник. Когда его нашли ребята, он не знал, сколько времени пролежал в шалаше.
Вначале Генька и Лешка растерялись: двое больных красноармейцев, которых срочно надо было лечить, но неизвестно как и неизвестно чем. Из почти бессвязной речи Николая они все же уяснили, в какую обстановку попал водитель грузовика.
Подумав, Лешка сказал:
— Генька, мы с тобой набираем как можно больше консервов — бери только мясные и сгущенное молоко — и двигаем с этими двоими в твое неизвестное подземелье. Пока темно. Здесь еще километра два с половиной. Дойдем!
И потихоньку двинулись к дорошевскому холму.
Первым медленно шел Генька, единственный из всех знавший, где вход в подземное убежище. Он постоянно оглядывался назад, боясь, что бредущие за ним бойцы упадут и больше не встанут. В то же время его не оставляли мысли о матери и сестренках: каково им будет без него и как они поймут его дурацкую записку?
За Генькой ковылял Григорий, в горячечных мыслях которого все путалось. Ему казалось, что как только они окажутся в подземной деревне — так ее называл Генька, — все сразу станет хорошо и он быстро поправится. Временами он вновь и вновь вспоминал немецкие танки — четыре танка против окопа, в котором их ждали трое наших бойцов. Они одни остались в живых из всей роты и были живы так долго потому, что их окоп оказался самым крайним справа, а танки уничтожили сначала всех в центре и слева. Трое не собирались бежать, они готовились умереть, судорожно держа в руках гранаты. Но танки не стали давить их гусеницами, передний просто выстрелил в упор из пушки, и все трое упали бездыханными на дно окопа. Двое никогда больше не поднялись, а Григорий очнулся и не нашел на своем теле ни одной царапины.
Николай, следовавший за Григорием, ни о чем не думал. Он плелся, шатаясь как пьяный, и в его затуманенном сознании билась единственная мысль: «Дойти, дойти, дойти, я не имею права так глупо умереть. Если я умру, мама останется совсем одна». Эта мысль заставляла его передвигать ноги и не позволяла расслабиться ни на секунду, чтобы упасть на землю, уснуть и забыть все на свете…
Замыкал шествие Лешка Трифонов. Он обостренно воспринимал все, что происходило вокруг, и чувствовал себя в ответе за всю эту, по его мнению, не очень серьезную компанию.
Лешка не мог не откликнуться на Генькину просьбу спасти погибавшего на чердаке бойца. В то же время он не совсем доверял Геньке, зная его излишне восторженный характер. Упоминание о Ванюшке и Цапае несколько успокоило Лешку: если устройством базы в подземелье занимались Иван и Во-лодька, значит, дело достаточно основательное. Но все же кошки у него на душе скребли: что там на самом деле находится под дорошевской церковью? Можно ли спрятать под землей больных бойцов? И как их потом лечить? Скептические мысли не мешали Лешке контролировать маршрут, которым вел их Генька. Но Генька знал Козарево как свои пять пальцев, а благодаря снегу, покрывшему землю, в лесу не было темно.
Так, очень медленно, четверо добрели до кучи хвороста, скрывавшей вход под землю на склоне холма. И тут им повезло. Только Генька начал сдвигать хворост, как с неба повалил густой снег, быстро засыпавший их следы…
* * *
Теперь пищу готовили в основном мальчики. Мама Люся почти все время проводила около больных. Правда, готовить стало проще — с принесенными из шалаша мясными консервами и со сгущенкой каши получались намного вкуснее.
Каждый день Ванюшка, Генька и Лешка, когда по одному, когда по двое, а когда и все трое, дежурили внутри церкви, расположившись на досках, принесенных ими на каменный карниз около окон. Очень осторожно, чтобы их нельзя было заметить снаружи, ребята наблюдали за немцами. Потом они рассказывали Григорию, Николаю и маме Люсе о том, что происходит на площади. Радостных новостей не было. Все также стояли на площади большие грузовики, вокруг которых сновали водители и солдаты. На закрытую на замок церковь немцы внимания не обращали. Это притупило бдительность ребят, и однажды чуть не случилась беда. Виноват был дежуривший Генька. Он прозевал, когда двое или трое немцев подошли к дверям церкви. Позднее Генька признался, что задумался о чем-то своем, забыл о наблюдении из окна за площадью и очнулся, только когда около наружных дверей раздалась громкая немецкая речь. От неожиданности мальчик замер. Он растерялся и не знал, что делать: спускаться вниз по веревке поздно — немцы могли услышать шум внутри церкви. Положение казалось отчаянным: дверь в притвор не заперта, березовый засов лежал на ступеньках, ведших в подземелье, плита, запиравшая потайной лаз, открыта.
