Их разговор продолжился после необычной паузы, но продолжался по-новому, словно каждый думал о прошлом за двоих.
– Похоже, друг Жискар, что если народ Авроры теперь понимает, насколько он слабее Земли и Поселенческих Миров, то кризис, предсказанный Илией Бейли, благополучно миновал.
– Похоже, что так, друг Дэниел.
– Ты старался привести к этому.
– Старался. Я удерживал Совет в руках Фастальфа. Я делал все возможное, чтобы убедить тех, кто формировал общественное мнение.
– Однако мне не по себе.
– Мне было не по себе на каждой стадии процесса, хотя я стремился не делать никому вреда. Я не прикасался – мысленно – ни к одному человеку, которому нужно что-то большее, чем самое легкое касание. На Земле я просто смягчал страх репрессалий, в основном у тех, у кого страх был уже смягчен, и я рвал нить, которая и так уже готова была порваться. На Авроре все было наоборот. Политические деятели не хотели поддерживать политику, ведущую к изгнанию их из комфортабельного мира, и я просто поддерживал это их стремление, нежелание и укреплял нить, которая чуть сильнее удерживала их. И это погружало меня в состояние, хотя и слабое, постоянного беспокойства.
– Почему? Ты подстрекал Землю к экспансии и не одобрял экспансии космонитов. Так и должно было быть.
– Так ли? Подумай, друг Дэниел, разве землянин стоит больше, чем космонит, хотя они оба люди?
– Есть разница. Илия Бейли считал, что пусть даже его собственный народ потерпит крушение, лишь бы Галактика была заселена. А доктор Амадейро думает, что пусть лучше зачахнут и Земля, и Внешние Миры, лишь бы в Галактике не распространились земляне. Первый надеется на триумф либо одного, либо другого народа, а второй не хочет никакого триумфа. Разве мы не должны выбрать первого, друг Жискар?
– Да, друг Дэниел, похоже, что так. Но насколько сильно влияет на тебя ощущение особой ценности твоего бывшего партнера Илии Бейли?
– Я дорожу памятью о партнере Илии, а народ Земли – его народ.
– Я понимаю. Я говорю уже много десятилетий, что у тебя тенденция думать по-человечески, но я не уверен, что это комплимент. Хотя ты и стараешься думать ПОДОБНО человеку, ты все-таки не человек и связан Тремя Законами. Ты не можешь повредить человеку, землянин он или космонит.
– Бывают случаи, друг Жискар, когда приходится выбирать между двумя людьми. У нас специальный приказ защищать леди Глэдис. Защищая ее, я могу быть вынужден нанести вред человеку, и я думаю, что при прочих равных условиях, я немного охотнее повредил бы космониту, чтобы защитить землянина.
– Это тебе кажется. В действительности тебя вели бы специфические обстоятельства. Ты обнаружил бы, что не можешь обобщать, – сказал Жискар. – Вот так и со мной. Подталкивая Землю и удерживая Аврору, я сделал для доктора Фастальфа невозможным убедить аврорское правительство поддержать политику эмиграции и пустить в Галактику две распространившиеся силы. Я не мог помочь, но понимал, что и часть его трудов пропала даром. Это наполнило его отчаянием и, возможно, ускорило его смерть. Я чувствовал это в его мозгу, и это было больно. И все-таки, друг Дэниел… если бы я не сделал то, что сделал, это сильно уменьшило бы земную способность к экспансии, не улучшив аврорского продвижения в этом направлении. Тогда доктор Фастальф потерпел бы двойное крушение – как с Землей, так и с Авророй, и доктор Амадейро оттер бы его от власти. Чувство поражения было бы для него еще сильнее. Я был глубоко предан доктору Фастальфу в течение его жизни, поэтому я выбрал тот курс действий, какой ранил бы его меньше, и по мере возможности не вредил бы другим индивидуумам, с которыми имел дело. Если доктор Фастальф постоянно расстраивался от своей неспособности убедить аврорцев и вообще космонитов идти на новые планеты, то он, по крайней мере, радовался активной эмиграции землян.
– А ты не мог подтолкнуть оба народа, и землян, и аврорцев, чтобы полностью удовлетворить доктора Фастальфа?
– Мне это приходило в голову. Я рассмотрел возможности и решил, что не смогу. Чтобы склонить к эмиграции землян, требовалось пустяковое изменение, не приносящее вреда; для попытки сделать то же самое с аврорцами, нужно было многое изменить, и это могло повредить. Первый Закон запрещает это.
– К сожалению.
– Да. Подумать только, что я мог бы сделать, если бы имел возможность радикально изменить образ мыслей доктора Амадейро. Но как мог я изменить его твердое решение противодействовать доктору Фастальфу? Это все равно, что силой повернуть его голову на 180 градусов. Такой поворот либо самой головы, либо ее содержимого, мог бы с равной эффективностью убить его.
Ценой моего могущества, друг Дэниел, является страшно разрастающаяся дилемма, в которую я постепенно погружаюсь. Первый Закон, запрещающий вредить людям, обычно имеет в виду физический вред, который мы легко видим и о котором можем судить. Но человеческие эмоции и повороты мысли понимаю только я, и поэтому я знаю о более тонких формах вреда, хотя и не вполне понимаю их. Во многих случаях я вынужден действовать без настоящей уверенности, и это вызывает постоянный стресс в моих проводниках.
И все-таки я чувствую, что сделал хорошо. Я провел космонитов мимо кризисной точки. Аврора знает об объединенной силе поселенцев и будет вынуждена избегать конфликтов. Космониты должны понять, что применять репрессии уже поздно, и наше обещание Илие Бейли в этом смысле выполнено. Мы поставили Землю на курс к заполнению Галактики и к образованию Галактической Империи.
В это время они уже возвращались к дому Глэдис, но теперь Дэниел остановился, и прикосновение к плечу Жискара заставило остановиться и того.
– Картина, нарисованная тобой, привлекательна. Партнер Илия гордился бы нами. Он сказал бы: «Роботы и Империя» и, наверное, похлопал бы меня по плечу. Однако, как я уже говорил, мне что-то не по себе. Я беспокоюсь.
– Насчет чего?
– Хотел бы я знать, миновали ли мы кризис, о котором говорил партнер Илия много десятилетий назад. Это точно, что для космонитских репрессалий слишком поздно?
– Почему ты сомневаешься?
– Из-за поведения доктора Мандамуса во время его разговора с мадам Глэдис.
Жискар пристально посмотрел на Дэниела. В тишине слышался шорох листьев под холодным ветром. Облака рассеялись, скоро должно было выглянуть солнце. Их беседа в телеграфном стиле заняла мало времени, и они знали, что Глэдис еще не удивится их отсутствию.
– Что встревожило тебя в этом разговоре? – спросил Жискар.
– Я имел возможность в четырех разных случаях наблюдать, как партнер Илия Бейли решал запутанную проблему. В каждый из этих четырех случаях я обратил внимание на его манеру вырабатывать полезные заключения из ограниченной и даже сбивающей с толку информации. С тех пор я всегда пытался в меру моих ограниченных возможностей думать, как он.
