Впереди была необычная казарма. Наверно, Виктор говорил о ней - перед ее дверью стоял часовой, а все пространство между ней и той казармой, за которой пряталась Магнолия, было залито пустым ровным светом люминесцентных ламп.
Послышались шаги - со стороны центральной аллеи по освещенной дорожке шагал довольно высокий сутулый военный. В фуражке. Наверно, это и был один из тех солдатских начальников, с которым она хотела поговорить и все объяснить.
Шагал этот военный так забавно: туловище наклонено вперед, и наклон будто торопит его размашистые шаги. И голова наклонена - он как бы ныряет вперед с каждым шагом. Интересно было б попробовать повторить его манеру двигаться. Правда, для этого, наверно, надо иметь и его самоуверенно-неприятное лицо.
Не глянув на часового, начальник в фуражке проследовал внутрь казармы - и вдруг Магнолия решилась догнать его и все изложить. Некоторые опасения вызывал часовой - он мог не пустить, хуже того - мог испугаться, поднять панику. Сбегутся другие солдаты, а Магнолии так не хотелось давать объяснения перед всеми...
Но часовой пропустил беспрепятственно. Правда, вид у него при этом был несколько обалделый, и, зайдя в казарму, она поняла, почему он, бедняга, обалдел. Сразу за дверью был небольшой коридорчик, на стене которого, прямо напротив входа, висело высокое прямоугольное зеркало. Магнолия еле различила в этом зеркале себя - на ней была внешность только что прошедшего солдатского начальника.
Его гулко стукающие шаги еще доносились из левого ответвления коридорчика. Потом хлопнула дверь, и стало очень тихо.
Магнолия остановилась в задумчивости. Если она опять может принимать образ кого угодно, то теперь вернуться домой ничего не стоит. Ни с какими солдатскими начальниками разговаривать не надо. Конечно! Но раз уж она все равно здесь, то посмотрит вокруг немножко - чуть-чуть, а потом - домой!
И тяжелой, ныряющей походкой самоуверенного военного она зашагала в правое ответвление коридорчика.
13
Недрогнувшей рукой - будто в тысячный раз - Магнолия распахнула дверь и оказалась в прохладном, довольно многолюдном помещении.
Вдоль стен непрерывным рядом громоздились какие-то приборы. Они помигивали малюсенькими лампочками и разнообразными экранами, негромко жужжали, гудели, временами подвывали. Лицом к приборам - спиной или боком к вошедшей Магнолии сидело больше десятка солдат. Все они были очень заняты, никто даже головы не повернул на мягко захлопнувшуюся дверь. Только солдат, сидевший отдельно за приставным столиком, вскочил, напряженно вытянулся и отрапортовал:
- Господин подполковник, разрешите доложить! Из сектора четыре новой информации не поступало, наблюдение продолжается!
Магнолия не слушала. В совершенном изумлении она смотрела на экраны - там ясно, как днем, был виден сад. Их сад! Вот же он - тот терновый куст, около которого Виктор наметил прорыв, вот и дорога, по которой она должна была подойти. Съемки велись, видимо, из-за той стены зелени, о которой она думала как о лесополосе.
Вот на одном из экранов мелькнул Виктор - его лицо крупным планом среди деревьев. Он шел не опасаясь, предполагая, что отлично защищен темнотой. Вот он дошел до края терновника, огляделся, сильно прищуриваясь. Потрогал рукой место в траве, сел. Устраивается поудобнее...
Дверь позади Магнолии опять хлопнула. Стоящий рядом солдат вытянулся еще напряженнее.
Магнолия мельком оглянулась. Какой-то военный махнул солдату (тот, не начав рапортовать, смолк) и вполголоса обратился к Магнолии, кивнув на экран, где белело Викторово лицо:
- Теперь нет сомнений! Они затеяли что-то серьезное. Девка эта исчезла уже почти шесть часов назад, теперь и Виктор, похоже, собирается лыжи навострить. В своей комнате она так и не появлялась?
Вопрос был адресован солдату, стоявшему все так же навытяжку.
- Никак нет! - отрапортовал солдат. - Тишина!
- Во-во! Один только Безродко и поверил в эту чушь. Журнальчики все почитывает, благодушествует... Ошиблись мы в Юрии Ивановиче, крупно ошиблись!
- Разрешите доложить! - вмешался солдат (а может, он и не солдатом назывался - Магнолия как-то слышала, что у военных очень много званий например, есть звание "генерал").
- Давай, - согласился вошедший.
- Безродко звонил по телефону Иевлеву, просил срочно приехать. Причины не назвал, настаивал на срочности.
- Ого! - вошедший был неприятно удивлен. - Так, значит? Выходит, Степан Сергеевич, мы ошиблись в этой рыжей морде еще больше, чем я думал. Или его Иевлев перевербовал? А может, это все вообще их рук дело?
И обратился к солдату:
- Немедленно подбери все беседы медицины нашей за последние две недели. И - опять к Магнолии:
- Вряд ли, конечно, что найдется - я полагаю, в комнатах они на такие темы не беседовали, но вдруг да проговорились? Как полагаешь, Степан Сергеевич?
- Вряд ли, - облизнув пересохшие губы, отозвалась Магнолия. Она не понимала, что происходит. При солдатских разговорах ей бывало неприятно, но сейчас ей было мерзко, пакостно - до тошноты.
Этого не могло быть. Просто не могло! Эти разговоры, эти экраны - это был бред! Бред преследования. Вот он - эпицентр страха, - подумала Магнолия. Именно отсюда, от этих аккуратных, дисциплинированных военных, страх расползается во все стороны, запугивая и постовых, и поваров, и Юрка, и Доктора, - ведь Иевлев - это, наверно, Доктор?
- Ладно, - вошедший похлопал себя по карманам, что-то вытащил - может быть, пачку сигарет? Магнолия не разглядела. Ей противно было разглядывать этого человека. Он был гадкий человек. Никогда ей, в отличие от Виктора, не хотелось рассматривать гадкое, уродливое. Полураздавленный червяк, или оторванный, извивающийся хвост ящерицы, или красочные гангренозные раны в учебниках Юрка, как и этот человек, сладостно источающий страх, - все это было ну просто физически невыносимо!
- Ладно. Ждем еще, - вошедший взглянул на часы, - сорок минут. Если девка не найдется - ничего не поделаешь - объявляем тревогу.
Он лениво повернулся и вразвалочку вышел. А Магнолия осталась стоять в этой невероятно темной ярко освещенной комнате, безлюдной, хотя и битком набитой Исполняющими Приказы - одинокая, тошнотно-оглушенная...
14
На свежем воздухе, среди теплых, темных, наивно растопыренных во все стороны яблоневых ветвей, уничтожая, рассеивая изображение некоего Степана Сергеевича, одного из организаторов всеобщего страха, она чувствовала мстительное, постыдное удовольствие.
Все - никаких изображений военных! Никаких фуражек и касок! Хватит! Правда, тогда закрыт путь через ворота... Ну и плевать. Полезем, значит, напрямик. Не особенно выбирая дорогу, только отводя кое-как яблоневые ветки от лица, она зашагала в сторону забора.
