Бывало, что такие големы убивали людей, если из строя выходила какая-нибудь штучка в мозгах или нервоаналогах, либо если человек сам поскальзывался или пробовал резко рвануть назад и тем самым добавлял необходимое лишнее усилие.
Я как-то почти год держал у себя такого голема, запрограммированного на бокс. Вошло в привычку проводить с ним минут пятнадцать каждый вечер, и я уже стал думать о нем почти как о человеке. Но как-то раз он меня рассердил, и я колотил его больше часа и в конце концов напрочь отшиб ему голову. Машинка по-прежнему продолжала боксировать, но с тех пор я перестал думать о нем как о дружественном спарринг-партнере. Боксировать с безголовым големом – в этом есть что-то роковое, правда? Будто просыпаешься после приятного сна, а в ногах кровати взгромоздился кошмар.
Голем на самом деле не видит противника своими псевдоглазами; он просто весь начинен пьезоэлектрическими и радарными датчиками и «смотрит» всей поверхностью тела. Но крушение иллюзий все же оставляет неприятный осадок.
Я выключил своего голема и никогда больше не включал его. Продал торговцу верблюдами за кругленькую сумму. Уж не знаю, приделал ли тот голему голову обратно. Торговец был турок, так что какая разница.
Как бы то ни было, Хасан и Ролем сплетались в тугой клубок, тела обоих поблескивали в свете костра, а мы все сидели на одеялах и наблюдали.
Изредка низко над нами проносились летучие мыши, как стремительные хлопья пепла; редкие облака мутной завесой прикрывали луну и уплывали дальше.
Все было точно так же и на третью ночь, когда я сошел с ума.
Я помню все это, как запоминаешь береговой пейзаж, увиденный поздним летним вечером в бурю, – как отдельные застывшие снимки при вспышках молний…
Проговорив с Кассандрой добрый час, я закончил сеанс связи обещанием взять завтра вечером скиммер и провести следующую ночь на Косе. Помню наши последние слова:
– Будь осторожен, Константин. Мне снились дурные сны.
– Не говори чепухи, Кассандра. Спокойной ночи.
Как знать, быть может, ее сны были вызваны временной ударной волной, распространяющейся в прошлое от землетрясения силой 8,6 по шкале Рихтера.
Дос Сантос с жестоким огнем в глазах зааплодировал, когда Хасан с громоподобным грохотом опрокинул Ролема на землю. Земля все еще сотрясалась, хотя голем давно уже поднялся на ноги и бросился в атаку, протягивая к арабу извивающиеся словно змеи руки. Земля продолжала дрожать.
– Какая мощь! – воскликнул Дос Сантос. – Я до сих пор ее чувствую!
Оле!
– Это сейсмические явления, – сказал Джордж. – Хоть я и не геолог, но…
– Землетрясение! – взвизгнула его жена и выронила немытые финики, которыми кормила Миштиго.
Бежать было незачем, да и некуда. Поблизости не было ничего, что могло бы на нас обвалиться. Местность была ровная и совершенно голая. Так что мы просто сидели на земле, и нас подбрасывало, а пару раз даже опрокинуло навзничь. Костры вытворяли удивительные штуки.
У Ролема закончился завод, и он застыл на месте, а Хасан подошел к нам с Джорджем и уселся рядом. Толчки продолжались добрый час и в ту ночь еще много раз повторялись, уже слабее. Когда первый натиск стихии закончился, мы связались с Порт-о-Пренсом. Приборы показывали, что эпицентр землетрясения располагался на хорошем расстоянии к северу от нас.
На самом деле, на плохом расстоянии.
…В Средиземноморье.
В Эгине, если быть точным.
И тут мне стало плохо.
Я попытался связаться с Косом.
Безрезультатно.
Моя Кассандра, моя прекрасная леди, моя принцесса… Где она? В течение двух часов я пытался это узнать, потом меня вызвал Порт-о-Пренс.
Голос принадлежал не какому-то оператору связи, а самому Лорелу.
– Уфф… Конрад, я не знаю, как тебе сказать о том, что произошло…
– Просто начинай говорить, – сказал я, – а когда закончишь, остановишься.
– Спутник-наблюдатель прошел мимо вас двадцать минут назад. На снимках, которые он передал, некоторых островов Эгейского моря больше не существует…
– Нет, – сказал я.
– Боюсь, что и Кос в их числе.
– Нет, – повторил я.
– Мне очень жаль, – сказал он, – но так видно на снимках. Я не знаю, что еще сказать…
– Этого хватит, – сказал я. – Это конец. Это оно. До свидания.
Поговорим потом. Нет! Я тебе говорю, нет!
– Погоди, Конрад!
И я сошел с ума.
На меня пикировали летучие мыши, вышедшие на ночную охоту. Я выбросил вперед правую руку и убил одну из них, когда она мелькнула рядом со мной.
Потом я схватил двумя руками большой камень и уже собирался разбить им радио, но тут Джордж положил руку мне на плечо. Я выронил камень, отбросил его руку и ударил его наотмашь по лицу тыльной стороной руки. Я не знаю, что с ним потом стало, но когда я снова поднял камень, я услышал позади себя звук шагов. Я упал на одно колено и повернулся на нем, успев подобрать пригоршню песку – бросить кому-нибудь в глаза. Все были тут: Миштиго, Рыжая, Дос Сантос, Рамзес, Эллен, трое местных служащих Управления и Хасан; они приближались ко мне единой группой. Кто-то крикнул: «Разойдитесь!», увидев мое лицо, и они бросились врассыпную.
Теперь это были все, кого я когда-либо ненавидел – я это чувствовал.
Я видел иные лица, слышал иные голоса. Все, кого я когда-либо знал, ненавидел, хотел уничтожить и уничтожил, воскресли и встали на фоне костра. Только зубы белели сквозь тьму, скрывавшую их лица; они улыбались и шли прямо ко мне, и в руках у них были знамения судьбы, а на устах – мягкие вкрадчивые слова, и я швырнул песок в лицо шедшему первым и бросился на него.
Мой апперкот опрокинул его на спину, но тут двое египтян навалились на меня с обеих сторон.
Я сбросил их и углом голубого глаза заметил огромного араба с чем-то вроде черного плода авокадо в руках. Он целился этой штукой в меня, и я припал к земле. Он двигался ко мне, и мне удалось ударить его в живот, так что он резко осел. Тут на меня снова накинулись те двое, которых я сбросил. В отдалении кричала какая-то женщина, но я не мог видеть никаких женщин.
Я высвободил правую руку и кого-то ею ударил – он упал, и другой занял его место. Синий человек прямо напротив меня бросил камень; он попал мне в плечо, но я только еще больше обезумел. Я поднял в воздух брыкающееся тело и бросил его на кого-то, а потом ударил кулаком кого-то еще. Я весь дрожал. Галабия на мне была уже вся рваная и грязная, поэтому я оборвал с себя ее остатки и отбросил их в сторону.
Я оглянулся. Они больше не приближались ко мне, и это было нечестно – останавливаться, когда мне так хотелось все крушить. Я поднял человека, лежащего у моих ног, и снова швырнул его на землю. Потом я поднял его еще раз, и тут кто-то закричал: «Эй, Карагиозис!», – и стал обзывать меня на ломаном греческом. Я уронил человека на землю и обернулся.
