Маша приложила ладони к губам и тихо спросила:
— Значит, мы умрём прямо сейчас?
— Нет, — с трудом протянул Семёныч. — Он не захочет погибнуть… распад на молекулы можно через час… иначе смерть… ему надо переждать час в теле…
— Это нам на руку, — сказал капитан.
— Необходимо вступить с ним в контакт и предотвратить теракт.
Он повернулся ко мне:
— Концентрация молекул пыльцы одинакова на всём корабле?
— Нет, — ответил я. — В рубке управления должна быть немного ниже. Там отдельная система снабжения.
— Вместо Семёныча контактировать будет Николай, — сказал кэп, глядя на меня. — Остальным укрыться в рубке.
Я почувствовал, как вспотели ладони.
— Кэп, я понятия не имею, как это делается.
— Отставить, — отчеканил он. — По уставу задачу выполняет тот, чья специальность ближе к проблеме. Ты не специалист по контактам, но ты химик.
Я рухнул к Семёнычу:
— Семёныч! Что мне делать?
Он с трудом открыл глаза:
— Самое главное… с эволюционными формами жизни… используй базовые предметы…
— Какие это базовые? — я почувствовал, как страх липкой массой сковывает ноги.
— Ещё важно… не ври ему… просчитает. И помни… твоё оружие… логическая дилемма…
— Семёныч, я ни хрена не понимаю! Что мне делать, что говорить?!
Он вздрогнул, и взгляд его остекленел. Маша заплакала.
— Ты справишься, я верю, — сказал капитан и похлопал меня по плечу.
Маша подошла ко мне, и я обнял её.
— Дилемма — это отсутствие выхода, — прошептала она. Её взгляд бродил по моему лицу, как будто она хотела запомнить меня.
— Эй, ты это. Перестань! — встряхнул я ее за плечи.
* * *
— Вы все умрёте, — низкий, почти лишённый интонаций голос зазвучал из ниоткуда. Оттого ли, что нотки вибрации невидимых пока молекул создавали неприятные для человеческого уха обертоны, или же просто потому что голос был чужеродным, я почувствовал себя неуютно и поёжился в кресле.
— Я встречал много вашей братии… И знаешь что? Все они начинали угрозы с этой фразы, — сразу соврал я.
Светлая мутная капля, стекающая из вентиляционного отверстия под потолком, постепенно увеличивалась, обрастая очертаниями. Вскоре существо, похожее на человека, плавно и изящно опустилось в кресло с другой стороны стола. Он сидел напротив меня, бледный и неподвижный, как туман со старинной картины нашего старпома.
Я осторожно опустил руку под стол и ощупал бластер, прикреплённый к столешнице клейкой паутиной. Потом поднял руки ладонями вверх и продолжил врать:
— Тогда я сразу открываю карты. Я — специалист по контактам с эволюционными формами жизни. Откровенность за откровенность?
— Я никогда не искажаю действительность, — сказал линерс. — Спрашивай.
— Как ты попал на корабль?
— Специалисту должно быть известно, что каждая моя молекула какое-то время может существовать отдельно и обладает информацией для слияния с матрицей.
— Да, знаю. Но на корабле есть фильтры против нуклеарного проникновения.
— Ваши технологии устаревают слишком быстро.
— Ещё мне известно, что распад вам не в кайф, и вы используете это лишь в крайних случаях. Так зачем пожаловал?
— Вы все умрёте, — повторил линерс, равнодушно глядя на звёзды в иллюминатор. — Ровно в 21.00 по корабельному времени сработает детонатор кварковой пыльцы, распылённой по кораблю, и всё живое разлетится на молекулы. Да, мне будет больно. Но я вернусь в устойчивое состояние. В отличие от вас.
Я сглотнул и покосился на часы, вмонтированные в стену каюты. Большие красные цифры показывали 20.10. Как там говорил Семёныч? Линерсы могут распадаться на молекулы не раньше чем через час после предыдущего распада. Иначе — смерть. Всё рассчитали, твари. Холодная испарина покрыла лоб. Приборы очистки работают на полную. Но нужно время.
Я потянулся к сигаретам и, вложив одну из них в рот, чиркнул зажигалкой.
— Где детонатор?
Линерс усмехнулся, копируя мои эмоции:
— Я сталкивался со специалистами по контактам и раньше. Все они мертвы. И каждый из них задавал этот вопрос. Время исходных форм жизни закончилось. Люди должны убраться из этого сектора галактики.
Бластер заманчиво висел под столешницей. Я почти физически его ощущал. Аннигилятор, «выпускающий» конус антиматерии, способен стереть маячившее бледное пятно в доли секунды. Я с наслаждением бы уничтожил каждую молекулу, способную собираться в это расчётливое тело.
Словно прочитав мои мысли, линерс сказал:
— Детонатор — это я. Пыльца всюду, её молекулы замкнуты на мне. Если я исчезну или распадусь — цепочка разорвётся и взрыв произойдёт немедленно. Я сжал зубы. Последняя надежда истлевала так же быстро, как сигарета в моих зубах.
Часы безжалостно светились красными цифрами: 20.20.
— Чем же вы лучше нас?
Линерс впервые за всё время пошевелился, медленно откинувшись на спинку кресла.
— Ты хочешь сравнения с идеальной формой жизни? Как могут сравниться существа, способные мыслить в узком диапазоне чисел с созданиями, легко обращающимися с бесконечно большими и малыми величинами? Как могут сравниться существа обладающие одноразовым несовершенным телом с созданиями, каждая молекула которых мощнее любой вашей вычислительной машины? Мы мгновенно расшифровываем любые языки, мы не нуждаемся в специальном обучении. Как, в конце концов, ничтожества с лёгкостью искажающие действительность, могут сравниться с созданиями, которые не приемлют лжи? Точность. Вот чего вам не хватает. И это делает вас примитивными до предела.
— Точность, — процедил я. — А как же красота?
— А что для тебя красота?
Я встал и подошёл к иллюминатору. Звёзды такие красивые, но такие мёртвые. Почему-то вспомнилось прошлая осень. Маша бросает охапки листьев и смеётся. А сейчас она сидит вместе с остальной командой в рубке и, наверное, пьёт горький чай, пытаясь взбодриться. Прячет глаза, полные страха, разглядывая чаинки в янтарной жидкости, и отвечает на натужные шутки ребят, которые тоже ждут и верят, что я что-то сделаю.
Я посмотрел на часы. Их красный свет казался слишком ярким и обжигающе холодным. Вздрогнув, я повернулся к линерсу.
— Красота — это осенний лес, шуршащий золотыми листьями, что танцуют на лесной тропе в янтарных лучах. Или ночная гладь моря, посеребрённая лунной дорожкой. Она гладит твои ноги мягкой пеной, и…
— Это хаос, — оборвал меня линерс.
— Точность — вот настоящая стройная красота, совершенней которой нет.
— А случай? Игра, например? Ведь это тоже в каком-то смысле математика, — аккуратно начал я.
