И устремившись внутрь себя, она замкнулась на пустоте.
Камера погасла, оставив ее одну, напряженную, сконцентрированную в себе, ищущую. Танец завершился, оставив три вопроса без ответа, напряжение этих вопросов — неразрешившимся. Только выражение терпеливого ожидания на ее лице притупляло шокирующую остроту незаконченности, давая силы это перенести — маленький благословенный знак, шепчущий: «Продолжение следует».
К восемнадцатому дню мы записали этот танец в предварительном варианте. Шера немедленно выбросила его из головы и приступила к хорео— графии «Звездного танца», но я провел два тяжелых дня, делая монтаж, прежде чем запись была готова для трансляции. У меня было четыре дня до того получаса трансляции, который купил Кэррингтон, — но не этот крайний срок дышал мне в спину.
Мак-Джилликади вошел в мою рабочую комнату, когда я занимался монтажам, и, хотя заметил, что слезы бегут по моему лицу, не сказал ни слова. Я запустил ленту, а он молча наблюдал, и вскоре его лицо увлажнилось тоже. Запись закончилась, и он сказал очень мягко: «Настанет день, и скоро, когда я брошу эту вонючую работу».
Я ничего не ответил.
— Я работал инструктором по карате. Это было здорово. Я могу снова учить и, может быть, давать показательные выступления, буду зарабатывать десять процентов того, что получаю сейчас.
Я ничего не ответил.
— Все это чертово Кольцо нашпиговано «жучками», Чарли. Пульт моего кабинета может включить мой видеофон на Скайфэке и сделать запись.
Собственно говоря, он может записывать одновременно с четырех следящих камер.
Я ничего не ответил.
— Я видел вас обоих в воздушном шлюзе, когда вы возвращались последний раз. Я видел, как она упала от изнеможения. Я видел, как ты ее нес. Я слышал, как она упросила тебя не говорить доктору Пэнзелле.
Я ждал. Зашевелилась надежда.
Он вытер лицо.
— Я пришел сказать тебе, что собирался к Пэнзелле, чтобы рассказать об этом. Чтобы он накрутил Кэррингтона отправить ее домой прямо сейчас.
— А теперь? — спросил я.
— Я увидел эту запись.
— И ты знаешь, что «Звездный танец», вероятно, убьет ее?
— Да.
— И ты знаешь, что нам придется ей это разрешить?
— Да.
Надежда умерла. Я кивнул.
— Тогда убирайся и дай мне возможность работать.
Он ушел.
На Уолл-стрит и на борту Скайфэка было далеко за полдень, когда я наконец смонтировал запись так, как хотел. Я позвонил Кэррингтону, сказал, что буду у него через полчаса, принял душ, побрился, оделся и пошел.
У него там был майор Космической Команды, но его не представили, поэтому я его проигнорировал. Шера там тоже была, одетая в нечто из оранжевого дыма, оставляющее ее грудь открытой. Кэррингтон явно заставил ее это надеть — так подросток пишет грязные слова на алтаре, — но она носила это одеяние со странным извращенным достоинством, которое, как я чувствовал, Кэррингтона раздражало. Я взглянул ей в глаза и улыбнулся.
— Привет, детка. Это хорошая запись.
— Давайте посмотрим, — сказал Кэррингтон.
Они с майором сели за пульт, а Шера рядом. Я поставил кассету в видео, вмонтированное в стенку кабинета, приглушил свет и сел наискосок от Шеры. Запись продолжалась двадцать минут, без перерыва, без звука, как есть. Это было чудовищно.
«Поражен ужасом» — странное выражение. Чтобы поразить ужасом, нечто должно ударить вас по тому месту, где вы не забронированы цинизмом. Я, похоже, сразу родился циником; насколько помню, я был поражен ужасом только трижды в жизни. Впервые когда .узнал, в возрасте трех лет, что есть люди, которые могут намеренно мучить котят. Второй раз — в возрасте семнадцати лет, когда увидел, что есть люди, которые действительно могут принять ЛСД и затем издеваться над другими людьми для развлечения.
Третий раз, когда закончился «Масса есть действие» и Кэррингтон сказал обычным тоном: «Очень приятно, очень грациозно. Мне понравилось».
Тогда, в возрасте сорока пяти лет, я узнал, что есть люди — не дураки, не кретины, но умные люди, которые могут наблюдать танец Шеры Драммон и ничего не увидеть. Мы все, даже самые циничные, всегда питаем какие-то иллюзии.
От Шеры это просто как-то отскочило, но я видел, что майор поражен ужасом так же, как и я, и с видимым усилием сохраняет прежнее выражение лица.
Вдруг обрадовавшись возможности отвлечься от своего испуга и ужаса, я присмотрелся к нему по-внимательнее, в первый раз спросив себя, что же он, собственно, тут делает. Майор был моих лет, тощий и более потрепанный жизнью, чем я, с серебристым пушком на макушке и крошечными усиками. Я сначала принял его за закадычного, друга Кэррингтона, но три вещи переубедили меня. Что-то не поддающееся определению в его взгляде сказало мне, что он военный с большим боевым опытом. Что-то равно не поддающееся определению в его осанке сказало мне, что он в данный момент выполняет задание. И нечто совершенно определенное в том, как были сжаты его губы, сказало мне, что он относится с отвращением к тому заданию, которое выполняет в данный момент.
Когда Кэррингтон вежливым тоном продолжил: «Что вы об этом думаете, майор?», тот задумался на минуту, собираясь с мыслями и подбирая слова.
Заговорив, он обратился не к Кэррингтону.
— Мисс Драммон, — сказал он тихо, — я майор Вильям Кокс, командир космического корабля «Чемпион», и я считаю за честь познакомиться с вами.
Это была наиболее глубоко тронувшая меня вещь из всего, что я когда-либо видел.
Шера поблагодарила его самым серьезным образом.
— Майор, это Чарльз Армстед. Он сделал запись.
Кокс посмотрел на меня с уважением.
— Великолепная работа, мистер Армстед.
Он протянул руку и я ее пожал.
Кэррингтон начал понимать, что у нас троих есть нечто общее, из чего он исключен.
— Я рад, что вам понравилось, майор, — сказал он без тени искренности.
— Вы сможете сегодня вечером увидеть это по телевизору снова, если не бу— дете заняты на службе. Через некоторое время, надо полагать, в продаже появятся кассеты. А сейчас, я думаю, мы можем перейти к текущему вопросу.
Лицо Кокса замкнулось, как будто бы его застегнули на все пуговицы, и стало непроницаемо формальным. — Как вам угодно, сэр.
Озадаченный, я начал говорить о том, что казалось мне текущим вопросом.
— Я бы хотел, чтобы на этот раз передачей руководил ваш собственный начальник связи, мистер Кэррингтон. Шера и я будем слишком заняты, чтобы…
— Мой начальник связи будет руководить трансляцией, Армстед, — перебил Кэррингтон, — но я не думаю, что вы будете особенно заняты.
