- Витя, ты убил человека, - тупо повторил Сергей.
Виктор посмотрел на него с жалостливой улыбкой, в глазах его было что-то доброе, теплое, но сказал как-то резко и холодно:
- Не ты его, так он тебя - закон таков.
Дурень сопливый, неужели ты еще не понял, что это война и ты не властен что-либо изменить. Ты, Волков, не волк в этой игре, благородный и жестокий, даже не дикий огрызающийся волчонок. Ты - волчок. тебя раскрутили и смотрят, как ты вертишься и смеются, а может думают о чем. а ты должен стать волчонком, ты должен огрызаться, а то остановится твое кручение-верчение и заглохнешь ты навсегда с поломанными пружинами...
Сергей слушал и смотрел на засыхающую и впитывающуюся в землю кровь, и думал.
Думал, что это могла быть его кровь и его глаза стеклянно смотрели бы в небо, и это пугало, но легче не становилось.
Они бежали по солнечному осеннему лесу.
Мелькали разноцветные деревья. В редких лужах плавали желтые лодочки листьев, появлялось какое-то движение воздуха, природа начала оживать. Уже доносились голоса птиц и трещали сухие ветки под тяжелыми сапогами. А над всем этим высилось чистое, холодное голубое небо. Но Сергей ничего не видел и не слышал. Он ничего не видел, кроме этого чистого, ледяного неба нежно-василькового цвета отраженного в таких же чистых, таких же голубых, но уже остеклянелых глазах...
...Он проснулся. Перед глазами стоял жуткий образ. Он отдернулся от него, приходя в себя.
Поднялся, и только теперь услышал шум в коридоре. Он быстро оделся и вылетел за дверь.
В конце коридора шумела толпа. Он подошел и без расспросов протолкнулся внутрь. Толпа, как оказалось, стояла у двери в номер, и протиснувшись сквозь нее он увидел кровать, на которой лежал человек. На его еще детском лице бледном, под цвет простыни, отразилось какое-то удивление, а между голубых остекленевших глаз зияла страшная дыра. Это было то самое лицо и те самые глаза, только теперь они смотрели не в голубое чистое небо, а в белый потолок гостиничного номера.
Это было как откровение, как выстрел, как ведро ледяной воды опрокинутое на голову. Он вдруг все понял, понял, осознал, испугался, возненавидел. Он вдруг понял, что перешагнул через себя, что теперь он волчонок, теперь он сможет нажать курок, сможет вцепиться в глотку, сможет растерзать и лишить жизни себе подобного, сможет убить человека. А еще он вспомнил хозяина. Маленького, пухлого человечка, который никогда не смог бы причинить другому боль. Теперь он понял и его смерть. Он понял кто его убил, а точнее что его убило. И он понял что такое настоящая жалость и что такое настоящая ненависть. Потом в памяти всплыл Виктор со своей вечной ухмылкой.
Он рванулся к двери:
- Полицию вызвали? - спросил он на ходу.
- Да, - сдавленно ответил кто-то.
- Давно?
- Нет, только-только.
Сергей наконец вылез в коридор и помчался в другой его конец. Там он остановился и забарабанил в дверь:
- Витя! Витя, открой! Виктор! Черт!
Он схватился за отбитый кулак. В следующий момент распахнулась дверь и Сергей молча, потирая отбитую руку ввалился внутрь.
Виктор закрыл за ним дверь:
- Витя, ты убил человека.
- Я это уже слышал.
- Да нет же, черт! Ты его действительно убил. Я не знаю как это может быть, но этот мальчик лежит с дырой во лбу в номере, в том конце коридора.
- Сережа, брось свои шутки, я с утра плохо воспринимаю юмор.
- Какие шутки, иди проверь. Сейчас здесь будут ребята из ГП и наверняка припрется твой любимый следователь.
- Погоди, - Виктор встал и выбежал из комнаты. Вернулся он через минуту. Лицо его побледнело, руки тряслись. - Плохо, плохо, плохо. Плохо!
- Витя, а...
- Сережа, - перебил Виктор. - а ты знаешь что это значит?
- Я...
- Это значит, что если бы не я, то ты сейчас лежал бы вот так, в своем номере. Только вместо одной дыры во лбу, у тебя было бы много дырок по всему телу. У него был автомат!
- Витя, а как это? То есть я хотел...
Как это может быть?
- Не знаю "как", но знаю только, что во-первых мы не сумасшедшие, во-вторых это происходит не только с нами, в третьих ни пули, ни пистолета, они не найдут, а в-четвертых это дурдом и выхода я не вижу.
- А что мы скажем полиции?
- А ничего. Мы ничего не знаем, спали каждый у себя и все. Ничего не знаем, ничего не слышали.
Он прошелся взад-вперед по комнате повернулся к Сергею:
- Пошли! Мне надо срочно пообщаться с твоим баром.
Сергей поднялся. Уже у двери Виктор повернулся, резко остановил его и сказал:
- А толстячок-то наш на мине подорвался, или гранату получил...
Часть вторая.
А может, не было войны,
И людям все это приснилось?..
А. Розенбаум
На смену золотой осени пришла слякоть и непогода. Сильный холодный ветер гнал по серому небу рваные клочья облаков, срывал последние золотистые, красные, рыжие листья с деревьев и уносил их куда-то.
По лесу шли двое. Они шли уже не первый день, который по странному стечению обстоятельств был ночью и резкая перемена погоды им совсем не нравилась.
Холодный промозглый ветер пробирал до костей. Сверху сыпался мелкий противный дождичек. Под ногами хлюпала размокшая земля. Один из двоих остановился:
- Витя, у меня уже в сапогах хлюпает.
Второй, тот что шел первым, замедлил шаг и оглянулся:
- Конечно хлюпает, ты посмотри, ты же в луже стоишь.
Сергей наклонил голову и посмотрел под ноги: по серому небу бегут серые облака, под ними торчат черные скелеты деревьев, а по всему этому обесцветившемуся пейзажу расходятся круги от падающих в лужу капель дождя. Сергей посмотрел вперед, потом оглянулся назад, пожаловался:
- Да здесь везде лужа.
- Свинья свою грязь найдет, - ехидно сообщил Виктор и пошел вперед.
Сергей поплелся за ним. На душе было муторно и тошно, а еще большую тоску навевала серость пейзажа вокруг.
Как будто художнику не хватило красок или фантазии.
- Витя, я дома до всего этого рисовал чуть-чуть, так под настроение...
- И что, порисовать захотелось?
- Зря смеешься. Многим мои акварельки нравились, хотя ничего такого в них не было. Так вот, отец мне всегда говорил, что я беру неестественные краски, какие-то очень чистые.
Витя , посмотри вокруг, я говорю не о пейзаже, хотя и это тоже... Я говорю вообще, посмотри! Посмотри как природе, как миру не хватает этих по-детски чистых красок. Есть белое и черное, как два полюса, как основы мироздания и между ними серая жизнь, серые... Ты знаешь, это конечно детскость, но я выбираю чистые яркие краски.
- Значит прешь против природы... Слушай, Серега, ты стихи не пишешь?
- Нет, хотя если мы не выберемся из этого леса, придется.
- Что придется?
- Стихи писать, эпитафию например. Я промок, замерз и скоро сдохну.
