Я кивнул:
— Вы говорите, мотель ниже по реке?
— Точно. Пройдите мимо школы и церкви до поворота дороги налево. Немного дальше увидите знак: «Мотель «Берег Реки»«. Там ваши письма…
На большом конверте в левом углу неровным почерком был написан обратный адрес Филиппа Фримена. Я сидел в кресле у открытого окна, вертя в руках конверт и размышляя, почему Филипп решил написать мне. Я знал этого человека, конечно, и он нравился мне, но мы никогда не были близки. Единственное, что связывало нас — это восхищение и уважение к великому старику, который умер несколько недель назад в автокатастрофе.
Через окно доносилось журчание реки, негромкая беседа, которую вела она с берегами. Я сидел, слушая, и звуки этого разговора вызывали у меня воспоминания о тех временах, когда мы с отцом сидели на берегу и рыбачили. Я всегда удил рыбу только с отцом. Река была слишком опасна для девятилетнего мальчика. Меня отпускали только на ручей, если я обещал быть осторожным.
Ручей был другим, сияющим летним другом, но в реке чувствовалось какое-то волшебство. И оно сохранилось, это волшебство, связывающее детские мечты с сегодняшним временем. И вот наконец я снова здесь, тут только я понял, что все время в глубине души боялся, что волшебство исчезнет и что это будет просто еще одна река, бегущая по земле.
Было тихо и мирно. Подобные мир и тишину можно найти теперь лишь в немногих захолустных местах. Здесь для человека найдется и место и время, чтобы подумать, не опасаясь нашествия чужаков и вторжения резких голосов, сообщающих политические и коммерческие новости. Волна прогресса прошла мимо этого угла, едва затронув его. Едва затронув и оставив жить со своими старыми идеями. Это место не знает, что бог умер. В маленькой церкви, в верхнем конце поселка, проповедник по-прежнему говорит об огне и сере, и паства восхищенно внемлет ему. Это место не знает чувства социальной вины. Здесь по-прежнему верят, что человеку подобает трудиться, чтобы заслужить право на жизнь. Это место не соглашается на лишние расходы, оно старается обойтись тем, что у него уже есть.
Я осмотрел комнату, простую, маленькую, яркую и чистую, с минимумом обстановки, отделанную панелями и с ковром на полу.
«Келья монаха, — подумал я, — и так оно и должно быть. Человек не может хорошо работать там, где слишком много удобств…»
Мир и спокойствие… а как же гремучие змеи? Может, эти мир и спокойствие — лишь обманчивая поверхность, как вода пруда под мельничными колесами? Я снова представил ее — грубую черепнообразную голову, нависшую надо мной, и вспомнил, как тело мое застыло, окаменев от страха.
Кому понадобилось планировать и осуществлять такую странную попытку убийства? И кто это сделал, как, почему? Зачем нужны были эти две фермы, так похожие друг на друга, что их невозможно различить? А как же Снуффи Смит, и застрявшая машина, которая вовсе и не застряла, и трицератопс, который, спустя короткое время, исчез?
Я сдался. Ответа не было. Единственный ответ заключался в том, что ничего этого не существовало, но я был уверен, что все это все-таки было. Человек, вероятно, может вообразить многое, но он, несомненно, не может вообразить все. Я знал, что должно быть какое-то объяснение всему этому, и я просто его не знаю. Я отложил в сторону большой конверт и просмотрел остальную почту.
В ней не осталось ничего важного. Несколько записок от друзей, желавших мне хорошо устроиться на новом месте. В большинстве этих писем чувствовалась нотка фальшивой веселости, и они мне не понравились. Все, по-видимому, думали, что я слегка спятил, уехав в такое захолустье, чтобы написать никому не нужную книгу. Еще несколько счетов, которые я забыл оплатить, два журнала и какие-то приглашения.
Я снова взял большой конверт и распечатал его. Оттуда выпала стопка листков, переснятых на ксероксе. К ним Филипп прикрепил записку.
В записке значилось:
«Дорогой Хортон!
Разбирая бумаги в дядином столе, я наткнулся на это и, зная, что вы были его ближайшим другом, сделал для вас копию. Откровенно говоря, я не знаю, что с этим делать. Про любого другого человека я подумал бы, что он просто фантазер, который изложил на бумаге свои домыслы просто из каприза. Но дядя не был капризен, я думаю, вы с этим согласитесь.
Интересно, упоминал ли он об этом когда-нибудь? В таком случае, вы поймете это лучше, чем я…
Филипп».
Я отколол записку и увидел листки, исписанные неровным почерком моего друга.
Никакого заголовка не оказалось. Никаких указаний на то, что он собирался с этим сделать.
Я уселся поудобнее и начал читать…
«Эволюционный процесс — это феномен, который интересовал меня всю жизнь, хотя по своим профессиональным склонностям я занимался лишь частным и не самым главным аспектом этого явления. Как профессор истории, я с течением времени все более и более интересовался направлением эволюции человеческого мышления. Было бы даже неловко подсчитать, сколько раз я пытался и сколько часов потратил, надеясь начертить график, или схему, или диаграмму, показывающую развитие человеческого мышления на протяжении всей истории его существования. Объект, однако, оказался слишком обширен (а в некоторых пунктах, должен признать, и слишком противоречив), чтобы я мог представить его при помощи схемы. И все же, я уверен, что человеческое мышление эволюционирует, что основа его постоянно изменяется на протяжении всего периода человеческой истории, что сейчас мы мыслим не так, как сто лет назад, что наши мнения сильно отличаются от доминирующих тысячу лет назад. И главное не то, что у нас прибавилось знаний, на которых основывается мышление, а то, что точка зрения человечества претерпела изменения — эволюцию, если вам угодно.
Может показаться удивительным, что кто-то так поглощен процессом человеческого мышления. Но те, кто решит, что это забавно, ошибутся. Ибо именно способность к абстрактному мышлению, и ничего больше, отличает человека от всех живущих на Земле существ.
Бросим взгляд на эволюцию, не пытаясь углубиться в нее, лишь слегка коснемся тех наглядных вех, которые нам открыла палеонтология на пути прогресса от первичного океана, в котором зародились первые микроскопические жизненные формы. Не обращая внимания на все мелкие изменения, которые не являются сутью прогресса, займемся лишь главными направлениями — результатом всех этих незначительных изменений.
Первой такой вехой стала необходимость для определенных форм жизни отказаться от воды и жить на земле. Способность к перемене окружающей среды, несомненно, появилась в результате длительной, может быть, болезненной и, вероятно, весьма опасной процедуры. Но сегодня именно эта процедура представляется нам единственным событием, означающим крутой поворот в схеме эволюции. Другим таким событием было зарождение хорды, которая миллионы лет спустя превратилась в позвоночник. Следующим пунктом явилось возникновение прямохождения, хотя лично я не склонен переоценивать значение прямого стоячего положения. Когда говоришь о человеке, то выделяешь не способность к прямохождению, а способность к мышлению, к отвлечению от настоящего момента.
