— Спасибо, — растроганно ответил я. — Но почему вы решили оказать мне доверие?
— Ты… не настоящий кавалер, — сказал диспетчер тихо. — Мы видели, как ты работаешь. Ни один кавалер не умеет работать. У тебя руки рабочего человека. Ты наш, хотя и одет кавалером…
Я рассмеялся: его слова были мне приятны.
— Спасибо за хорошие пожелания. Вскоре ты увидишь редкое зрелище — как Рюдель вылетит из седла. Говорят, этого никто ещё не видел. Так что не пропусти!
Там, где дорога входит в лес, я оглянулся. Фигурка в жёлтом комбинезоне по-прежнему виднелась на краю посёлка. Я помахал Фею рукой. Теперь я знал, что не одинок на Изумрудной, что у меня есть сторонники.
Глава 9.
Долгая жизнь — проклятье
Мы шли по лесу уже давно. Дорога, в полях проложенная почти напрямик, здесь запетляла среди крутых, заросших вековыми деревьями холмов. Стало сыро и прохладно. Кроны лесных великанов сомкнулись над нашими головами. Где-то неподалёку бормотал и булькал ручей, в воздухе разносился странный пряный запах перепрелых листьев. Я невольно замедлил шаг, вглядываясь в переплетения ветвей по сторонам дороги. Лучшего места для засады нельзя было выбрать. Я знал, что засады нет, а если будет, то Петрович заблаговременно её обнаружит, но ноги сами шли всё медленней. И тут Петрович остановил меня.
— В лесу кто-то стонет, — сказал он.
Мы продрались сквозь густые ветви, и я увидел лежащего в траве человека в поношенной, грязной одежде. На вид ему можно было дать лет шестьдесят — семьдесят. Он был без сознания. Из раны, рассекавшей его лоб, сочилась кровь, залившая всё лицо.
Нам пришлось повозиться с ним довольно долго — мы смыли кровь, продезинфицировали раны (ещё три были на плечах и спине, к счастью, все не опасные), заклеили их биопластырем, обработали синяки и ссадины, вправили вывихнутое плечо, сделали уколы. Неизвестный перестал стонать и заснул.
Петрович внимательно осмотрел и выслушал его.
— Ничего опасного, — сказал он наконец. Примерно через час неизвестный пришёл в себя.
— Кто вы? — спросил он тихо, всматриваясь в нас.
— Меня зовут Алексей, а моего товарища — Петрович. Скажи, что с тобой случилось?
— Я… умру? — Он смотрел на нас с испугом и надеждой.
— Через пять дней ты будешь здоровёхонек. Всё, что теперь тебе необходимо, — это покой, сон, хорошее питание. Где ты живёшь?
Неизвестный долго молчал, закрыв глаза. Потом он попробовал подняться на ноги, но силы ему отказали.
— Помогите мне добраться до дома, — прошептал он. — Это совсем недалеко. Идти один я не смогу. Потом… дома я всё расскажу.
— Ты понесёшь его на руках, Петрович, — сказал я и пошёл за Росинантом. Тот стоял на дороге, где мы его бросили, свесив голову и хвост, ни на шаг не сдвинувшись с места.
Мы блуждали по лесу довольно долго, пока, наконец, не отыскали запрятанный в самой глуши домишко. Жилище незнакомца выглядело убого и снаружи, и внутри. Мы уложили пострадавшего на кровать, напоили, дали таблетку антенна. Постепенно наш пациент приободрился.
— Скоро ночь, — сказал он. — Оставайтесь у меня… Мне будет плохо одному.
Я понял, что он боится одиночества, темноты, своей слабости, чего-то ещё.
— Хорошо, мы переночуем здесь. Сегодня тебя не стоит оставлять. Но я попрошу тебя назвать своё имя.
— Увы, у меня давно уже нет имени. Моё имя отобрано и передано другому, потому что я нарушил один из основных запретов — я слишком долго живу. А когда-то меня звали Летуром.
— Ты Летур? — чуть не закричал я. — Художник Летур?
— Нет, я не художник. Художник — это мой сын. Скажи, ты что-нибудь знаешь о нем? Неужели он ещё жив?
Я оглянулся на робота. Петрович спокойно стоял у стены. Ему было всё равно — сидеть, стоять или лежать.
— Я попрошу тебя позаботиться о лошади, — сказал я ему. — Расседлай её, пусти попастись да проследи, чтобы не сбежала. А если ты что-нибудь понимаешь в лошадях, подумай, как её немного приободрить.
Робот ушёл, и я облегчённо вздохнул. Он наверняка знал кое-что о художнике Летуре, и мне не хотелось при нём говорить неправду. Но не мог же я сказать израненному человеку, что его сын погиб!
— Я слышал, что твой сын — талантливый художник. Он написал замечательный портрет принцессы Ганелоны. Она его очень ценит и любит. Вот и всё, что я о нём знаю.
Мой пациент так и засветился от счастья.
— Спасибо тебе. Твои слова — самое радостное, что я услышал за всю свою лишнюю жизнь.
— Расскажи мне всё по порядку, Летур. Я ничего не понимаю. Какая лишняя жизнь? Что всё это значит?
И он начал рассказывать. Только теперь передо мной стала вырисовываться подлинная картина жизни на Изумрудной — кое о чём я уже знал от Ганелоны, о чём-то догадывался сам… Всё оказалось сложнее и проще. И намного хуже, чем я мог предполагать.
— Прежде всего должен сообщить тебе, что все мы, населяющие эту планету, не являемся аборигенами. Мы иммигранты, пришельцы из другой системы, теперь никому не известной, появившиеся здесь сотни лет назад.
— Я знаю это. И даже знаю, откуда вы прилетели, потому что сам только сегодня прибыл оттуда. Ваша настоящая родина называется Земля, до неё сорок пять световых лет — ты знаешь, что такое световой год?
— Знаю. Но сколько же времени ушло у тебя на дорогу?
— Сегодня утром я был ещё дома.
— Поразительно… Наши предки провели в ракете много лет, пока добрались сюда. И это имело трагические последствия. Очевидно, в пути переселенцы подверглись действию какого-то фактора, изменившего наследственность. Люди начали умирать молодыми, и с этим не удалось ничего поделать.
Были и другие беды, неизбежные при подобных переселениях: на новом месте на беглецов обрушились неожиданные эпидемии, их косили беспощадные болезни. Одно время всё существование колонии висело на волоске из-за огромной детской смертности. Наконец удалось найти прививку, которая спасала детей. Но со взрослыми всё обстояло по-прежнему. Мужчины умирали в расцвете сил, как только достигали сорока лет, — умирали мгновенно, без мук, без каких-либо предшествующих симптомов. Женщины, продолжательницы жизни, воспитательницы детей, жили ещё меньше.
Примерно в те же годы, когда была введена обязательная прививка всем новорождённым, спасавшая их от смерти, появилась и религия. Первые переселенцы тоже верили в своего бога, но это была формальная вера. Новая религия, религия Креста, была фанатичной, исступлённой, беспощадной. Люди не знали, почему они умирают, и искали объяснения в иррациональном, потому что верить — это проще, чем знать. Вера ни к чему не обязывает, она учит смиряться, принимать мир таким, каков он есть.
