Оба молодых человека — а это были вышепоименованные чиновники — от страха схватились за одну и ту же ножку стола, когда подогнулись их ноги.
— А скажите, уважаемый Люй, мысли сих государственных служащих нашли свое отражение в ваших столь полезных государству китайскому записках?
— Нашли, нашли, — доброжелательно покивал Люй. — А как же.
— Но стоит ли обременять столь занятых серьезными делами чиновников столь важного для всех нас ведомства столь жалкими мыслишками двух мелких ничтожных чиновников?
— Да… — задумался господин Люй. — А не дать ли нам с вами возможность для этих двух незначительных служителей государства дорасти до солидного уровня, а мыслишкам их до больших полновесных идей о том, как бы поковарней подорвать нравственные устои и государственные институты, разрушить бессмертные духовные ценности китайского народа, наплевать в большую, но такую ранимую душу простого китайца? А вот когда дорастут — тут их и взять? А? Каково?
— Да-да, чудесная мысль, господин Люй! — подхватили оба несчастных.
— А не дать ли им, то есть, не навести ли их на мысль о создании некоего кружка с направлением, скажем, собирающегося с радикально-патриотическими идеями в одном из домов неприметного города Дудзуна, расположенном, скажем, по улице Сянь Вэнь, ну, для определенности в этом самом вот доме. Мне так удобней будет записывать. Ну как, господа, не возражаете?
— Никак нет! — в один голос выпалили оба чиновника.
— Тогда действуйте. Родина вас не забудет.
— Теперь точно Родина нас не забудет, — сказал Цинъ Ян Хуан, когда они вышли от Люя.
Они присели на одной из широких ступеней Храма Седьмого Неба.
— Да, Зоныч, влипли мы с тобой по уши, — сказал Цинъ Ян Хуан.
— Послушай, Хуаныч, а почему у тебя такое странное имя — гидроксид натрия, я имею в виду в переводе с сянь вэнь? — спросил Гер Шен Зон.
— Та то мий батько дуже химию любыв. А имья мое справжне — Опанас Опанасэнко[1].
— Это же надо, во дела — два представителя двух великих исторических народов встретились здесь, в этом задрипанном Китае, где растущая масса аборигенов вскорости могла бы свернуть Землю с ее предустановленной орбиты, да не свернет, потому как самовырезается постоянно. Выбора, как понимаю, у нас с тобой нет.
— Маешь рацию, дружэ[2].
С тех пор и завелся в Дудзуне небольшой кружок инакомыслящих с крутым патриотическим уклоном.
Когда Фынь первый раз пришел на заседание кружка, там обсуждался вопрос о радикальных методах повышения у китайского народа национального самосознания. Собственно, этот вопрос поднимался перманентно, но дельных предложений обычно не поступало. От него сразу же переходили к проблемам эмансипации, надежных грунтовых дорог и нормах выпаса.
Но с приходом Фыня все резко переменилось. Раз и навсегда было решено, что есть лишь один радикальный метод повышения национального самосознания — это обязать всех интеллигентов выйти в простой народ и в доступных ему формах искусства внушить народу одну единственную и непреходящую мысль: «Ты — Китайский Народ!»
Правда, некий представитель творческой интеллигенции, как-то затесавшийся в кружок, попытался было возразить, что на всех простых китайцев не хватит интеллигентов всей Земли. Но Гер Шен Зон точно заметил: «Если китайскому народу надо — то хватит!»
Навсегда были оставлены споры об эмансипации, разбитых дорогах и нормах выпаса. Умы кружка закипели над единственно насущной проблемой: «Как помочь нашему Дорогому императору очистить Поднебесную от лжепатриотов и утвердить во всех ее уголках нормы чистой и простой истинно китайской жизни».
С самого начала стало ясно, что постепенные действия в этом деле бесполезны (слишком велика текучесть населения в силу традиционных катаклизмов, и потому слишком слаба преемственность). Масштаб задачи требовал нетривиальных подходов. И вся мощь умов патриотов из Дудзуна сосредоточилась на поиске спасительного решения.
Как-то в апреле Фыня послали в командировку в Шанси в целях обмена опытом с тамошними канализационниками. Он ехал по обычной разбитой дороге в одной повозке с благообразным старцем из отдела евгеники департамента общественных работ. Старик все начало пути пел старинные евгенические песни, помогающие нормализовать кровяное давление, количество лейкоцитов и холестерина. Фынь же предавался под звуки китайских песен приятным воспоминаниям о заседаниях в кружке патриотов.
Заседания обычно начинались с того, что кто-то из товарищей произносил сакраментальное:
— Смотрите, а я это принес.
— Так наливай! — вмиг оживали товарищи.
А когда традиционные китайские сто сорок грамм просачивались по организму живящей влагой, кто-то, кто закусил первым, начинал первую речь. В первой речи было принято описывать в ярких контрастных тонах очередное безобразие, виденное им на улице буквально по дороге «сюда» или же в департаменте, или во сне.
Остальные патриоты набрасывались на вопиющий факт с аналитическим темпераментом. Быстро устанавливались причины и выводились неутешительные следствия. Приводились в подтверждение безобразные факты и мерзкие непатриотические истории. И вот уже звучал торжествующий вывод: «Все в Великом Китайском Государстве устроено дерьмово. И с этим надо что-то делать».
После, естественно, разгоряченные патриоты ощущали внезапное влечение к чему-то жизнеутверждающему. Естественно, отряжался гонец в винную лавку за 60-ти градусной рисовой водкой. Но господин Люй эти приготовления пресекал на корню резонным замечанием:
— Господа, когда человек выпьет, он становится безмерно мыслеобильным и словоохотливым. А тогда мне записать все эти мыслеизвержения весьма затруднительно.
Патриоты сникали, впадали в меланхолию и с мрачными лицами, бывшими еще недавно вдохновенно просветленными, принимались с настойчивостью обреченных выискивать положительные стороны китайской жизни, так сказать, патриотические принципы в действии.
Фынь как сейчас видел всю эту возвышенную атмосферу патриотического, истинно китайского товарищества. А в это время благообразный старец пел очередную древнюю евгеническую песню про боевую юность, про то, как прекрасно быть молодым, веселым, послушным родителям, дядьям, старшим братьям, сложившим свои буйные головы в долгих военных походах. Пел про то, как хорошо, встав рано на заре, снять свою боевую шашку со стены, надеть древние боевые доспехи, сесть на испытанного скакуна и умчаться туда, где ты нужнее всего. Пусть ты еще не знаешь в этой жизни ничего. Не важно это. Главное — ты на коне! Главное — в своем, китайском, седле!
