– Вам мешает гуманизм? – вкрадчиво осведомился О'Ши.
– Нет, мне мешают спекулянты от гуманизма, – ответил Ван Ваттап. – И не столько мне мешают, сколько науке. И даже не мешают, а мнят, что могут помешать, грозя и попрошайничая, пока не урвут свое. Нам не давали денег, не утверждали тем, выживали из респектабельных гнездышек, где самозваные ученые и «гуманисты» тайком паразитируют на человечестве. Шпионили за нами, чтобы паразитировать лично на нас. А здесь иные порядки. Клопам здесь неуютно, и за изящную пустую писанину здесь не платят.
– Но зато большие пауки могут надеяться на получение неких конкретных выгод от ваших здешних трудов, – саркастически заметил О'Ши.
Ван Ваттап кивнул.
– Предпочитаю говорить прямо. Это открытие, пока оно остается в тайне, дает хорошо организованной группе огромные преимущества в мире, построенном на формализме и лицемерии. Я на это пошел, потому что знаю: недолго ему оставаться тайным. Пусть меня за это отдадут под суд, пусть осудят. Не возражаю, хотя мои симпатии не на стороне тех, кто судит, а на стороне тех, кто так или иначе приспосабливает мир к моему открытию.
– Суд считает ваши слова признанием в том, что вы сознательно пошли на сговор с преступными элементами. Суд принимает к сведению, что вы сознаете свою вину, – отчеканил Хадбалла.
– Вину? Это скорее был мой долг. Перед наукой воздвигли забор. Она стала его ломать. Нашими руками она разнесла его в щепы. Хотите вы того – не хотите, боитесь – не боитесь, знаете, что об этом думать, – не знаете, но вы будете жить в просторе, который мы вам открыли, а наша личная судьба и ваше к ней отношение не имеют ровно никакого значения. Конечно, приятно было бы кончить свои дни, как ваш хитрый доктор Фауст, и умереть в прекрасное мгновение, которое захочется продлить. Но наш договор с дьяволом таких привилегий не предусматривал. Нарг погиб под пулями, и если вы, шериф, по своему приговору дадите оружие этой скорой на руку фурии, она с великой радостью и меня превратит в решето. И должен вам сказать: это меня не огорчит. Я очень устал от рабской жизни. Двадцать лет назад, когда меня осенила идея, я не был рабом. Каждый час работы открывал мне удивительные вещи, я был свободным и счастливым творцом. Но чтобы доказать правоту своих идей, мне пришлось взвалить на свои плечи изнурительный и непосильный груз: экспериментаторство, возню с методиками, шлифование мелочей, которым нет конца и края. Двадцать лет рабского труда! Худшего наказания для меня не мог бы выдумать ни один суд на свете. Я его понес, я сам себя истоптал и потерял в этих норах. Я давно прах. Так что мне с того, чем пахнут деньги, которые мне дают? Что с того, что я, прах, пересадил одного доктора наук из миллиона сущих в шкуру жалкого афериста? Что с того, что за это беззаконие вы, прах, в этом жалком заточении вынесете мне свой жалкий приговор? Это все недостойная суета под ногами великого и прекрасного дела науки. Как бы вы ни заклеймили меня, хоть детей моим именем пугайте, но открытие пришло в мир. Мое открытие! И если вы честные люди, то признайте честно, что не вашего ума это дело, и займитесь чем-нибудь попроще. Так и быть, я задам вам задачу. Шериф, я обвиняю этого мужчину и эту женщину, – Ван Ваттап указал на тощего и Джамилю, – в том, что они своими действиями причинили смерть человеку по имени Эжен Нарг. Мертвое тело и орудие убийства предъявлены правосудию. Дело вполне в пределах вашей юрисдикции и компетенции. Не так ли?
– Сволочь! – крикнула Джамиля. – Краснобай! Сколько же ты понапрасну жил на этом свете!
– Замолчите, женщина, – громко сказал шериф, ударив молотком по столу, – Замолчите все! У меня кружится голова. Суд объявляет перерыв. О сроке следующего заседания суд объявит после отдыха и размышления. – Он встал, пошатнулся и строго сказал: – Встаньте, когда встает судья.
– Ах, шериф, шериф, – сказал Ван Ваттап, вставая. – Давайте-ка мы лучше повторим процедуру с иголочками. Надеюсь, асессор, вы мне поможете, как в прошлые разы: у вас уже есть опыт. Но перед этим я хотел бы сделать заявление. Весьма существенное для суда, если он собирается размышлять. Вы позволите?
Хадбалла кивнул и сел. Сели и все остальные.
– Я слежу за приборами в «двадцатке», – сказал Ван Ваттап, – и обнаружил, что подъем температуры ванны прекратился. Это говорит о том, что какие-то секции нагревателя не получают питания, хотя сигнальные лампы горят. Следовательно, аппаратура «двадцатки» неисправна…
– Луща-младший жив? – поспешно перебил асессор.
– Насколько это понятие приложимо к гипотермированному объекту и насколько я могу доверять показаниям приборов, да, – ответил Ван Ваттап. – Судя по всему, имеющийся режим можно поддерживать сколь угодно долго. Пока это будет иметь смысл по иным обстоятельствам. Но вернуть объект в нормальное состояние я не могу, чем вы, – и Ван Ваттап обернулся к тощему, – обязаны лично себе и вашей сообщнице.
– Лжешь! Лжешь! Ты просто хочешь, чтобы мы тут все сошли с ума! – крикнула Джамиля.
– Вы находились здесь достаточно долго, чтобы знать, что я никогда не лгу. Не испытываю в этом необходимости, – презрительно ответил Ван Ваттап и вновь обратился к Хадбалле: – Кроме того, я просил бы вас недвусмысленно сказать мне, могу ли я впредь до окончания затеянной вами процедуры вести себя так же свободно, как и все прочие, находящиеся здесь. Или вы в чем-то ограничиваете мою свободу действий?
– Вы единственный, кто может управлять аппаратурой, – ответил Хадбалла. – Суд надеется, что вы и далее будете поддерживать ее в рабочем состоянии. Во всем прочем до решения суда вы обладаете теми же возможностями, что и мы. Суд не видит поводов для иного постановления.
– Только есть у меня не проси! Сам возись – времени у тебя хватит! – продолжала бушевать Джамиля.
– Здесь имеется много вещей, являющихся моей личной собственностью, – продолжал Ван Ваттап, словно не слыша слов Джамили. – Как вы считаете, шериф, в какой мере я имею право и в дальнейшем единолично распоряжаться этими вещами? Чем я должен, по-вашему, поступиться частично, а от чего отказаться полностью?
– Суд не готов к ответу на этот вопрос, – ответил Хадбалла. – Если вы настаиваете, суд постарается вынести справедливое решение, а пока просит вас проявить разумную добрую волю.
– Прошу иметь в виду, – сказал Ван Ваттап, – что у меня нет ни малейшей доброй воли по отношению к кому-либо из присутствующих. Обстоятельства вынуждают меня подчиняться вашим указаниям, но не более того. Не хотел бы, чтобы кто-то хоть в малейшей степени заблуждался на этот счет. У меня все.
– Постойте, – вмешался асессор. – Ведь вы, шериф, специалист по электронике! Может быть, назначенный вами перерыв лучше использовать для того, чтобы разобраться с электросхемой щита? Восстанови мы аппаратуру «двадцатки» – все станет намного проще. Я уже не говорю о том, что вдруг удастся разобраться и с пуском затворов. Убежден, что здесь имеется документация по электрической части. Где она? – обратился асессор к Ван Ваттапу.
