И пионеры-эфраимиты вновь принялись карабкаться на склон, толкая свои тачки к Новому Иерусалиму и камерам.
Пэм искоса глянула на Лекси: двенадцать лет, а уже куча неприятностей. Девочка, лучезарно красивая даже в этом костюме, стояла, завернувшись в серебристое спасательное одеяло, накинутое поверх длинного платья и платков. Почувствовав взгляд Пэм, Лекси улыбнулась, и девушка ответила ей улыбкой.
На сей раз режиссер остался доволен сломанным колесом, и актеры начали готовиться к другой сцене.
– В этой я участвую.
Лекси отдала спасодеяло Пэм и, спускаясь к остальным, приподняла и заново завязала платки так, чтобы они покрывали не только плечи, но и голову. Встряхнув и сложив одеяло, Пэм отдала его Ро-Лейн Оллред, которая подошла к ней.
– Останетесь тут за старшую? Меня, возможно, вызовут еще до окончания съемок.
– Хорошо, – ответила мать Лекси. Сунув одеяло под мышку, она прятала глаза от Пэм, во взгляде ее мешались обида и стыд.
Опытная сотрудница «Надзора за благополучием детей» в штате Юта, Пэм не обращала внимания на подобные взгляды. Понизив голос и придав ему дружелюбия, она спросила:
– Как, по-вашему, у нее получается?
– Кажется, неплохо.
– Вы беседуете с ней на эту тему?
– Она разговаривает с консультантом, к которому вы ее послали. – На сей раз обида вырвалась на волю.
Перед тем как ответить, Пэм сосчитала до десяти и почти с искренним участием сказала:
– Сами знаете, девочка корит себя, что у дедушки из-за нее неприятности… ей почему-то кажется, что домогательства – это ее вина. Такое часто случается. Вы могли бы ей помочь, РоЛейн. Уверена, разговор с вами принес бы ей огромное облегчение, убедил бы, что она правильно поступила, когда заявила на него.
Режиссер крикнул: «Мотор!», и Пэм с РоЛейн стали смотреть, как Лекси карабкается на другой склон (снег там был не так истоптан) во главе группы закутанных в платки женщин, которые, опустив головы, грудью ложились на ветер и кружащий снег. Здоровые женщины помогали тащить тачки; те же, что проходили сейчас мимо Пэм, РоЛейн и объективов камер, были или слишком стары, или слишком юны, или ослаблены болезнью, и у них хватало сил лишь на то, чтобы брести следом.
Во время съемок этой сцены от окружающих не требовалось полной тишины, и мать Лекси пробормотала:
– Не могу же я утверждать то, во что сама не верю.
– Что она правильно поступила, рассказав? – пробормотала в ответ Пэм. – Но ведь…
– Это вы, гайяисты[4], так говорите. Мне чужда ваша вера, поэтому не ждите от меня слов лжи.
– Но ведь не так важно, кому она открылась – нам, своему канонику или родителям, – главное, что заявила: ее насилуют.
Миссис Оллред не ответила, Пэм жестом указала на склон и увела собеседницу подальше от микрофонов, а после в полный голос продолжала:
– Дети в подобных случаях часто испытывают чувство вины. Вот почему так важно, чтобы их утешили те, кого они больше всего любят, кому они больше всех доверяют. Лекси, правда, необходимо услышать, что не она виновата перед своей семьей, и услышать ей это нужно от вас.
– Сами ей скажите, – отрезала РоЛейн. – Мое мнение я уже высказала: ей следовало пойти к канонику, и пусть он бы поговорил с ее дедом. В церкви эфраимитов даже дети обязаны ставить интересы общины превыше собственных. – Во взгляде женщины сверкнула неподдельная враждебность. – Не жду вашего понимания, но это так.
– Но… ее дед с каноником старые друзья, – напомнила Пэм, пытаясь сохранить ровный тон, что давалось ей все труднее, – поэтому нельзя было ожидать от девочки такого поступка.
– Я от нее ожидаю исполнения морального долга. И одну вещь знаю наверняка: я знаю, кто повинен в том, что она больше не хочет нас слушать. Это вы, гайяисты, заморочили ей голову.
– Снято! – крикнул режиссер. – Вы отлично поработали. Десять минут перерыв. Нил, на минутку.
Процессия карабкающихся женщин распалась, и поодиночке они направились к трейлеру с горячими напитками. Лекси, увидев, что Пэм и ее мать стоят бок о бок, подбежала к ним. РоЛейн расправила серебристое одеяло. Пока она укутывала в него дочь, Лекси сказала:
– Сумеешь зашить, мам? Я наступила на подол, и он порвался. – Девочка обеими руками подняла подол застиранного платьишка.
РоЛейн внимательно его осмотрела.
– Наверное, смогу. Пойдем поищем иголку с ниткой.
Обняв Лекси за плечи, она поставила ее лицом к трейлеру с реквизитом. На Пэм она подчеркнуто не глядела. А вот Лекси извернулась под рукой матери и оглянулась на старшую подругу.
– Мы скоро закончим. Я ведь еду к вам, да?
– Да. Я подожду, спешки нет никакой.
– Хамфри еще отдыхает?
– Ага. Обедать сегодня будем вдвоем, но я все равно достала лишний ягодный пирог.
Лекси просияла (она знала, что смородиновый пирог – любимое земное блюдо хефна Хамфри) и отвернулась. Напряженная спина Ро-Лейн говорила сама за себя. Но что Пэм могла поделать? Она испытала укол сочувствия. Впрочем, только укол. Больше всего на свете Пэм презирала родителей, готовых защищать себя и свою веру в ущерб благополучию собственного ребенка.
Если забыть РоЛейн, Пэм любила навещать Лекси во время съемок. Ее живо интересовала история церкви эфраимитов. Основанная визионером и десятилетия возглавляемая почти гениальным бизнесменом, церковь пророка Эфраима была чисто американским феноменом. Гонения на ранней стадии, кульминацией которых стало мученичество, сплотили эфраимитов и превратили их в самостоятельную силу. Они создали свое царство в пустыне, и оно расцвело. Лишения? Нашествие саранчи? Военная оккупация? Массовые аресты и тюремные заключения? Они одерживали верх надо всем, их одержимость шла рука об руку с их страданиями. Упрямое стремление преодолеть превратности судьбы, казалось, было частью коллективной души эфраимитов. Как община они были крепче гвоздей, и эта крепость сохранилась до современности. Чем больше Пэм о них узнавала, тем больше ими восхищалась.
Однако совращение малолетних уже давно стало серьезной проблемой в среде эфраимитов, и (как в случае с католической церковью) могущественная, патриархальная и защищающая себя верхушка позволила проблеме разрастись. Община эфраимитов строилась вокруг семьи с большим числом детей и множеством занятий, которые для них придумывали. Многочисленным отрядам скаутов требовались вожатые. Если педофил был богобоязненным эфраимитом, то без труда находил себе жертв в собственной семье или за ее пределами, и, по сути, ничто не препятствовало его намерениям. По достижении восемнадцати лет каждый мужчина-эфраимит посвящался в сан. Детям, воспитанным в вере, что священники обладают богоданной властью над ними, ослушаться было непросто. То, что сделала Лекси, заявив на своего деда, потребовало храбрости большей, чем мог себе представить кто-либо, не знакомый с обычаями ее общины.
