Семнадцатую отвезли на свалку и там раздавили. Я не думаю, что она что-нибудь почувствовала.
Когда я в последний раз приезжал домой, то зашел на кладбище, чтобы проверить слух, который дошел до меня.
Кто-то положил руль на могилу офицера Уилла, прислонив его к надгробию.
Я хотел бы, чтобы это был руль от семнадцатой. Наверное, так оно и есть.
Перевел с английского Алексей КОЛОСОВ
© P.E.Cunningham. Car 17. Печатается с разрешения журнала «The Magazine of Fantasy & Science Fiction».
Красный или белый? – требует Михал Палыч.
– Ну, красный.
– А без ну?
– Красный… думаю.
– Ты не думай, ты режь.
Щелк!
Рука-клешня появляется из-за спины, кладет на несгораемый стол следующую «машинку».
– Синий, зеленый или желтый?
– Синий… Да… синий.
– Ты режь, режь.
Щелк!
Интересуюсь:
– Вам проводов не жалко?
– Не отвлекайся. Белый, желтый, голубой или красный?
– Белый. Нет, постойте… Голубой!
– Некогда стоять! Режь!
Щелк!
– Может, хватит? А то уже руки дрожат.
– Давай, давай. Не все же на монетках и кубиках тренироваться.
– А в чем, простите, разница? Цепь же не замкнута.
– Умный! А сейчас? – Трехпалыч давит на кнопку.
– Эй, погодите!
– Некогда годить! Синий, зеленый, желтый, красный или белый?
– Желтый! Хотя… Стоп! Тут же два желтых!
– Наблюдательный! Левый или правый?
– Левый! – Щелк! И что-то такое в карей глубине под насупленными бровями. – И правый, правильно?
– Режь! – рычит шеф. После «Щелк!» шумно вздыхает. – Дальше!
– Да их тут двенадцать!
– А должно быть одиннадцать. Или десять. Давай!
– Не могу! Я уже не вижу.
– Так разуй глаза! Режь!
Щелк! И – Господи, Господи, помоги! Щелк!
– Все! Молодец. А теперь живо в буфет. Минералки там возьми, кофе. Заварное с кремом.
От облегчения слабеют колени. Выдыхаю так, что кажется: случись поблизости воздушный шар, надул бы с первой попытки. Предлагаю на радостях:
– Может, сначала прибрать?
– Живо, я сказал! – Рука-клешня цепляет за шею, тащит за собой. Выходим почти бегом. Уже в коридоре вспоминаю:
– А дверь?
– Да что дверь?
Михал Палыч вжимается в стенку за поворотом. И меня вжимает, за компанию. Вдруг – бах-барабах! Выглядываю – дверь на полу, рядом ошметки штукатурки. Лаборант Сашка таращится из кабинета напротив. Увидев меня, улыбается понимающе, изображает лицом: «Се ля ви, старик» – и уходит к себе.
– Вот стол – да, жалко, – как ни в чем не бывало заканчивает шеф. – Не напасешься на вас.
– Так вы… Так вы там… Серьезно? – бормочу, а у самого губы дрожат.
– Не ной. Не так уж серьезно. Там таймер на десять секунд. – И вдруг – о, чудо! – кажется, начинает оправдываться: – А как с вами еще? Привыкаете ведь, расслабляетесь…
– А если бы… – Глотаю комок размером с кулак. – Ну… Не успели?
– Ну… Даже не знаю, – изрекает шеф и чешет подбородок трехпалой лапой.
Пора привыкнуть, говорю я себе, третий месяц пошел, так что пора привыкнуть.
И – не могу.
В первый раз я увидел будущего шефа весной на экзаменах. Он сидел за столом между семинаристом и поточным лектором. Этих двух я знал, потому что время от времени (чаще не получалось) появлялся на лекциях и семинарах, а вот могучий старикан в черном костюме, похожий на огромного сыча, заставил меня поволноваться. Он молчал всю дорогу, пока я отвечал билет, и не задал ни одного дополнительного вопроса, только выстукивал по столу дробь, в которой словно бы чего-то не хватало, и зыркал из-под бровей так, что думалось невольно: «Ну все, приятель, вот и кончилась твоя пятерочная полоса». Однако обошлось.
Через полчаса он отловил меня в коридоре по дороге в буфет. Предложил отойти в сторонку, взял за пуговицу и представился:
– Меня зовут Михаил Павлович. Для краткости – Михал Палыч. За глаза – Трехпалыч, вот из-за этого… – Махнул перед лицом своей клешней. – Кстати, я не обижаюсь.
– Очень приятно, – пробормотал я, слегка ошеломленный его откровенностью.
– Да… – Он сунул в рот папиросу, пожевал, не зажигая, и спрятал в кулак. – Касательно экзамена. Вы сколько вопросов выучили? Только честно.
– Честно? – Я пожал плечами. – Ну, половину.
– А еще честнее? – Карие глаза прищурились требовательно.
– Два, – неожиданно признался я. – Один из первой половины и один из второй.
– Два из шестидесяти четырех… – пробормотал он и снова пожевал папиросу.
– А что?
– Отвечали чересчур уверенно. Особенно про Гауссиан – преподаватель еще вопрос задать не успел.
– Допустим, – ощетинился я. – И что теперь? Переэкзаменовка?
– Да нет, зачем же. Вы, кажется, в буфет шли?
– Ага.
– А почему в этот? На седьмом этаже ведь ближе.
– Да, но там сейчас убирают, – ляпнул я.
– Так вы поднимались на седьмой? Я вздохнул.
– Вообще-то нет.
– Понятно. А что у вас в пакете? Ну-ка, живо!
Я, признаться, спасовал перед такой бесцеремонностью. Послушно развел в стороны полиэтиленовые ручки. В пакете не было ничего, кроме зачетки и зонтика.
Михал Палыч кивнул и спросил невпопад:
– А чем вы вообще планировали заниматься после университета? Вот это «планировали» меня сразу насторожило. Я не ответил. Во-первых, не знал как; во-вторых, просто не успел.
– Хотя зачем ждать? – продолжил мысль без пяти минут мой шеф. – У вас ведь каникулы сейчас начнутся. Хотите подработать? Денег много не обещаю, вы же пока по совместительству, зато скучно не будет. Опять же столовая у нас хорошая, недорогая. График работы – гибче некуда. Что еще…
Он много чего еще говорил, этот странный могучий старикан, а я смотрел на него, как мышонок на сыча, иногда даже кивал, только в конце решительно тряхнул головой и спросил:
– Постойте! Почему вы так уверены, что я соглашусь?
Михал Палыч ничего не сказал. Но зыркнул так, что пропала охота переспрашивать.
– Бери чистый лист. Пиши. По центру – два икса, римское двадцать. Дальше с красной строки. В толпе гостей пустое место, вокруг прозрачная стена. Тоска в груди. И взгляд на кресло, где миг назад была она. Написал?
– Сейчас, секунду… Написал. Это стихи, да? – сообразил я.
