— Оно снова без сознания! Оно умирает! Скорее, друг Конвей! — обычно вежливый и тихий Приликла включил коммуникатор своего скафандра на полную мощность. Конвей махнул рукой в знак того, что слышал, и, плывя к астронавту, крикнул Харрисону:
— Поставьте его! Переверните!
— Что… — Харрисон не договорил. Плюхнувшись в воду, подсунув под существо обе руки, он начал поднимать его. Маннен, О'Мара и Конвей подоспели к нему на помощь одновременно. Вчетвером они быстро поставили существо на, если можно так выразиться, ребро, но когда, по настоянию Конвея, попробовали покатить его, оно сразу как-то обмякло. Приликла совершил посадку рядом с ними и принялся во всеуслышание твердить об эмоциональном излучении пациента, которое в настоящий момент практически отсутствовало. Конвей велел остальным поднять существо над полом и вертеть его. Майор тянул, Маннен толкал, а Конвей с лейтенантом изо всех сил раскручивали громадное кольцеобразное тело.
— А ну тише, Приликла! — рявкнул О'Мара. Потом он раздраженно справился: — Кто-нибудь из нас знает, что тут происходит?
— Как будто, — отозвался Конвей. — Поднажмите, в своем корабле он вертелся куда быстрее. Приликла?
— Ему очень плохо, друг Конвей.
Стараясь всячески ускорить вращение существа, они повлекли его в предназначенную для него палату, где было установлено чертово колесо и где вода содержала синтетические организмы, точь-в-точь соответствовавшие кашице митболлских морей (разумеется, о соответствии можно было говорить только применительно к калорийности). Наконец он очутился там, куда его направляли; привязанный к «сиденью» колеса, он вращался в том же направлении и с той же скоростью, что и на звездолете. Маннен и Конвей с Приликлой расположились как можно ближе к центру колеса и пациенту и начали обследование, применяя специальные инструменты, диагностическое оборудование и «мыслескоп» с Митболла. Миновал час. Пациент по-прежнему находился без сознания.
О'Мара и Скемптон уступил свои места на колесе санитарам, поэтому Конвею пришлось через коммуникатор описывать им то, что остальные видели своими глазами.
— Даже на близком расстоянии эта плавучая гадость затрудняет наблюдение, однако, поскольку пациент в тяжелом состоянии и долго страдал от нехватки воздуха и пищи, я рад тому, что работаю не в чистой воде.
— Самое мое любимое лекарство, — заметил Маннен, — это еда.
— Интересно, как развилась подобная форма жизни? — продолжал Конвей. — Я полагаю, она возникла на мелководье, причем вода там под воздействием приливных сил двигалась не вперед-назад, а по кругу. Предки нашего-пациента кружились вместе с водой и попутно поглощали пищу. Постепенно у них сложилась особая мускулатура, появились, органы, которые позволяли им вертеться самостоятельно и не зависеть от приливов и течений, а также отростки в виде щупальцев, что выступают, как вы видите, из внутренней окружности тела между жабрами и глазами. Зрительный аппарат нашего пациента должен действовать по принципу силеостата, поскольку предметы, которые попадают в его поле зрения, постоянно вращаются. Размножение происходит, вероятно, путем деления клеток. Вращение же не прекращается никогда, ибо остановиться значит умереть.
— Но почему? — вмешался О'Мара. — Почему он должен вертеться, хотя мог бы есть и дышать в свое удовольствие в неподвижности?
— Вы знаете, чем болен пациент, доктор? — спросил Скемптон и прибавил озабоченно: — Его можно вылечить?
Маннен издал звук, напоминающий сразу презрительное фырканье, сдавленный смешок и приглушенный кашель.
— Да и нет, сэр, — ответил Конвей. — Вернее, да— на оба ваши вопроса. — Он искоса поглядел на Главного психолога. — Это существо должно кружиться для того, чтобы жить. Мы столкнулись с уникальным способом смещения центра тяжести при сохранении тела в вертикальном положении за счет надувания той его части, которая оказывается наверху в тот или иной момент. Постоянное вращение обеспечивает циркуляцию крови, то есть наше существо вместо мышечного насоса пользуется, да простится мне моя вольность, гравитационной системой подачи жидкости. У него нет и намека на сердце. Когда существо останавливается, кровь застаивается, и через несколько минут оно умирает. Вся беда в том, что мы, может статься, слегка переусердствовали в своем стремлении заставить его лежать спокойно.
— Я не согласен с вами, друг Конвей, — заявил вдруг Приликла, который, как правило, обычно соглашался с любым его мнением. По телу эмпата временами проходила дрожь, как то бывает у цинрусскинов, когда они воспринимают приятные эмоции. — Пациент быстро обретает сознание. Сейчас он полностью ожил. Я ощущаю тупую боль, которая почти наверняка является следствием голода, но она понемногу слабеет. Он чуть- чуть беспокоится, сильно взволнован и испытывает любопытство.
— Что? — удивился Конвей.
— Любопытство — одно из важнейших чувств, доктор.
— Наши первые космонавты, — заметил О'Мара, — тоже были людьми со странностями…
Примерно через час митболлский астронавт, кажется, полностью пришел в себя. Врачи выбрались из скафандров. Лингвист корпуса Мониторов взобрался на чертово колесо и присоединился к инопланетянину с намерением ввести в память главного транслятора Госпиталя новый язык. Полковник Скемптон отправился сочинять весьма занимательное по содержанию послание капитану «Декарта».
— Все не так уж страшно, — губы Конвея сами собой расползлись в усмешке. — Во-первых, наш пациент мучился всего-навсего, несварением желудка, да еще у него возникли незначительные трудности с дыханием. Пострадал он в основном из-за неправильного с ним обращения после того, как его спас, вернее, похитил «Декарт». Но, к сожалению, он, по-видимому, не имеет ни малейшего представления об управляемых мыслями медицинских инструментах. Отсюда мы, как мне кажется, вправе сделать вывод, что на Митболле, обитает вторая раса разумных существ. Когда наш друг заговорит, я думаю, мы сможем убедить его помочь нам отыскать эту расу — похоже, он отнюдь не в обиде на нас за то, что мы несколько раз чуть было его не прикончили. По крайней мере, так утверждает Приликла. Честно говоря, я не знаю, как мы выберемся из лужи, в которую сами себя посадили.
— Если вы рассчитываете добиться от меня похвалы за свои блестящие способности к логическому мышлению или, что вероятнее, за случайную удачную догадку, — произнес О'Мара, — то сильно заблуждаетесь.
— Пошли обедать, — сказал Маннен.
Поворачиваясь к двери, О'Мара прибавил:
— Вам известно, что я не ем на людях, поскольку иначе не замедлит сложиться впечатление, что я такой же простой смертный, как и все. Кроме того, я слишком занят: мне предстоит разработать тест для еще одного вида так называемых разумных существ.
