Да, вот теперь настало время по-настоящему пожалеть за дыхательной трубкой. Правда, без маски её нечем прикрепить к голове, но в конце концов можно было бы просто держать рукой и лежать на поверхности воды, работая одними ногами, пока волны сами не вынесут на берег. Ведь сил, я уже начинаю это чувствовать, осталось маловато.
Я плыву, держа лицо в воде и поднимая голову лишь для того, чтобы вдохнуть, и мало-помалу начинаю ощущать, как какой-то новый звук вплетается в свист ветра и плескание воды. В конце концов я специально прислушиваюсь, и что-то похожее на радость заполняет мою душу: это шум волн, набегающих на побережья! Боже мой, неужели я доплыву?!
Только теперь я чувствую, что хочу жить не только для того, чтобы выполнить последнюю просьбу Влада. Близость берега прибавляет мне новых сил, и я невольно начинаю делать более энергичные гребки, хотя и знаю, что включен последний резерв организма и его нужно беречь. Шум прибоя все сильнее и сильнее, но с каждой минутой пояс будто бы тяжелеет на килограмм. У меня уже начинает появляться мысль, что установку можно просто взять в руку и избавиться в конце концов от свинцового балласта, но пока что я гоню её подальше, как провокационную. «Еще немножко, ещё совсем немного! «призываю к борьбе свое немеющее тело. Впереди уже видно песчаную косу, дальше будто бы какие-то одинокие деревья, и я собираю вместе остатки последних сил, когда вдруг… чувствую под собой что-то твердое!
Первое желание, которое приходит в голову — это стать на ноги и радостно закричать во все горло, но в последний миг мое аквалангистское «я» сдерживает душевный порыв, и новая волна, подхватив меня, заботливо несет к берегу. Я держусь на воде до тех пор, пока не упираюсь руками и ногами в песчаное дно, и тогда начинаю ползти вперед. Следующая волна уже не похожа на предыдущие, она грубо хватает мое тело и тянет его по песку, пока не обессиливается и не откатывается обратно, стремясь утащить за собой. Я ползу дальше, меня снова волочит по дну, и снова ползу, и ещё раз волочит, и еще, и еще… Наконец я чувствую, что волны уже не добираются до меня, делаю попытку подняться на ноги и… теряю сознание.
Я выныриваю из сна, будто из темной вязкой жидкости, куда не проникает ни один лучик света, и продолжаю лежать с закрытыми глазами. «Странно, почему это правая рука не тянется сразу под подушку?» — вспыхивает неожиданная мысль. Я несколько недоуменно убеждаюсь, что установка там, и лишь теперь догадываюсь о причине такой расслабленности: сегодня семнадцатое августа, и тот, кто ещё вчера мог прийти, уже никогда не переступит мой порог.
Весь промежуток времени, который пролег между проклятой ночью гибели Влада и сегодняшним днем, можно без сожаления вычеркнуть из своей жизни, и, клянусь, я так и сделал бы, если бы это было в моих силах. Протянуть несколько предлинных недель под гнетущим влиянием бермудских событий, в постоянном напряжении, а иногда и просто страха, — такое можно пожелать только злейшему врагу. Но другого выхода не было, ибо когда судьба обрекает кого-то донести свою ношу до последнего рубежа, то он должен сделать это.
Утром после той роковой ночи меня в бессознательном состоянии подобрал на побережье залива морской патруль. Одной рукой я сжимал сумку с энергетической установкой, а второй — пряжку пояса. Его так и не смогли с меня снять, или точнее, не захотели с ним возиться, и я отлежал свои сутки в медчасти вместе со свинцовым балластом. К счастью, тогда, возле станции, собираясь на помощь Владу, я одел на себя гидрорубашку, и поэтому из неравного поединка со штормовым морем вышел хотя и до края обессиленным, но не переохлажденным. Благодаря этому через два дня я уже был практически здоров.
Сразу же после того, как меня привезли на базу, на Бермуды с целью эвакуации остатков экспедиции вылетел вертолет. Никогда в жизни я не выступал в роли предсказателя, но если бы мое состояние в то время позволило мне говорить, то я мог бы рассказать ребятам, что они там увидят: почти все наши вещи, кроме катера, «телевизора» и двухместной надувной лодки, преспокойно лежат на своих местах, но ни в лагере, ни вообще на острове нет никого. За те несколько дней, что я пробыл на базе, никаких сведений о ком-либо из пропавшей тройки не поступало, и это давало серьезные основания считать, что все они погибли. Один лишь я понимал: отсутствие следов Алека и Станко ещё совсем ничего не значит.
Объяснения, которые давал я относительно своего смертельно опасного путешествия, были таковы: наш катер сорвало и понесло в море, я его догнал и долгое время пытался завести двигатель, однако сделать этого мне не удалось, а возвращаться обратно вплавь было уже поздно; я надеялся, что волны пригонят меня к берегу, но плохо управляемый катер в конце концов перевернулся, и дальше я поплыл под водой в акваланге, который заранее надел, а когда запас воздуха иссяк, то снял с себя баллоны и остаток дороги преодолел по поверхности. На различные каверзные вопросы, например, как мне удалось пройти такое большое расстояние всего лишь за одну ночь или почему меня вынесло на берег далеко от того места, где должно было, а также на всяческие домогательства пролить свет на судьбу моих товарищей по экспедиции я коротко отвечал: «Не знаю» или вообще отмалчивался. И, даю честное слово, все, кто вел со мной подобные разговоры, делали для себя однозначный вывод: эта история — ещё одно яркое свидетельство аномальности Бермуд.
Через несколько дней я уже был дома. Как и обещал мне Влад, к энергетической установке никто не проявлял никакого интереса, и я довез её до двери собственной квартиры без каких-либо проблем. Они начались позднее и носили совсем иной характер. Влад не предусмотрел одной детали: кроме его товарища, на Земле ещё могли оставаться Алек и Станко.
Впервые я столкнулся с этим, когда поехал в Институт, не взяв установки с собой. Мужчина, который стоял рядом в троллейбусе спиной ко мне, вдруг показался похожим на Алека. Я весь даже похолодел от ужаса и оттаял только тогда, когда мой сосед обернулся. До этого времени я почему-то совсем не думал о тех ребятах, хотя сам нисколько не верил в их гибель, и такое сходство сразу же напомнило о реальной опасности с их стороны.
Наверное, меня ещё издали увидели через окно, потому что когда я шел своей обычной дорогой к кабинету Дениса, казалось, весь Институт вышел встречать мою скромную персону. Люди толпились в проходах, коридорах, на лестницах, выглядывали в двери, но никто не отваживался заговорить со мной, а я шел прямо, не оглядываясь ни на кого и здороваясь со знакомыми лишь едва заметными кивками головы. Шеф ни о чем не расспрашивал, молча принял мое заявление с просьбой предоставить очередной отпуск, сразу же её подписал и только после этого коротко сказал: «Хорошо, Нику. Побыстрее поправляйся». Его взгляд и в особенности тон красноречиво свидетельствовали о том, что он видит перед собой смертельно больного человека, на выздоровление которого нет никаких надежд.
