Но вот персы дрогнули. Не выдержав натиска гипаспистов и конных дружинников Александра, Дарий со своими отборными войсками сначала подался назад, а потом побежал — все быстрее и быстрее, совсем потеряв голову, в панике бросая все — оружие, обоз, свою многочисленную семью… Охваченный животным ужасом, царь персов нахлестывал лошадей, желая лишь одного: как можно скорее оказаться дальше от проклятого места, где погибала его армия, погибала слава Персии, погибала великая империя Востока, пораженная в самое сердце страшными македонскими сариссами и втоптанная в кровавую пыль конницей божественного Александра — великого царя Запада…
Александр не стал сразу преследовать Дария — сражение еще продолжалось. Он повернул своих конников на помощь Пармениону, командовавшему левым флангом, и зашел в тыл персам. Дикий вой пронесся над гигантской равниной: окруженные персы поняли, что брошены своим царем и обречены на скорую смерть. Измученные фессалийские кавалеристы, увидав, что к ним на выручку идет сам Александр, воспряли духом, и в считанные минуты противник был изрублен в клочья: пленных здесь почти не брали.
На правом фланге бой тоже прекратился. И здесь персы обратились в бегство. Не давая ни себе, ни противнику ни секунды передышки, Александр решил броситься в погоню, стремясь настичь Дария.
Однако измученные сражением воины не могли двигаться с нужной быстротой, и македонский царь вынужден был позволить им немного отдохнуть. Оставив основные силы своей армии собирать пленных и трофеи, Александр с конницей и частью резерва пехоты поспешил за бегущими в панике персами.
Полуфаланга, в которой находился Иван, в погоне не участвовала. Бешеный натиск гипаспистов, во многом решивший исход битвы, стоил жизни многим щитоносцам. Раненых же переносили в обоз.
Тот немец, которому рассекли лицо, умер. Остальные эсэсовцы были живы.
Как немцы сражались, Иван не видел… или, точнее, не помнил. Но судя по их иззубренным мечам и помятым панцирям, за спины товарищей они не прятались. Все были изрядно заляпаны кровью — и своей, и чужой, но серьезно никто из них ранен не был. Больше всех досталось Кляйну: глубокая колотая рана в левом плече все еще сочилась темной кровью.
Немцы молчали, стоя рядом со своим убитым товарищем. Иван вдруг подумал, что оглох — настолько тихо стало вокруг, до звона в ушах и разноцветных пятен перед глазами. Он не успел удивиться этому, как понял, что на него снова накатило странное наваждение.
Иван вздрогнул, почувствовав замогильный холод под ногами. Стало темно: его лица коснулось что-то мягкое и неживое, коснулось ищуще и изучающе. Он отшатнулся, уперевшись спиной в мертвый камень…
Откуда-то снизу послышались звуки странного песнопения. Там, внизу, было пусто, только где-то очень глубоко таилась глыба черного мрака, которая начала пульсировать, разрастаясь с каждым тактом незнакомой мелодии, звуки которой становились все громче. Потом к звукам прибавились непонятные письмена, невидимые простым глазом. Стало нечем дышать; Иван почти не ощущал собственного тела; то, что касалось его лица, уже обвилось вокруг его шеи, все настойчивее и настойчивее сдавливая ее; неземной холод был повсюду, он проник сквозь кожу и добрался до костей, делая их ломкими и ненужными. Голова распухала, не вмещаясь в ограниченное пространство бытия; Иван почти перестал быть самим собой… и все прекратилось.
Ударило в глаза ослепительно жестокое солнце. С хрипом втянув воздух в обескровленные легкие, Иван пошатнулся и рухнул наземь, загремев всей своей обильной амуницией. Ледяной ужас мгновенно превратился в пот и потек ручьями по лицу. Мир стал твердым, хаос звуков ворвался в уши, и первое, что различил Иван в этом хаосе, — резкий птичий крик и протяжный вой волка. А еще он увидал злющие глаза профессора фон Кугельсдорфа или какого-то его близнеца, который тянулся к его горлу огромной коричневой рукой с узловатыми многосуставчатыми пальцами…
Кто-то потряс его за плечо. Иван дернул головой, открыл глаза и с трудом поднялся на ноги. Никакого профессора рядом не оказалось, а были только горы изуродованных трупов и немцы, которые вызывали сейчас почему-то умиление и раздражение одновременно.
— Что с вами, Курт? — спросил Кляйн. Оказалось, что это именно он поддерживал Ивана, не давая ему упасть. Оберштурмбаннфюрер был бледен и говорил сквозь стиснутые зубы. — Вы ранены?..
— Да нет, — проговорил Иван, силясь улыбнуться. — Что-то мне нехорошо стало… От жары, наверное.
— Как-то вы… странно выглядите, — с некоторым сомнением сказал Кляйн и поморщился — видимо, от боли. — Мне даже показалось, что вы стали… прозрачным, что ли. Действительно, жара, черт бы ее побрал, — добавил он и дернул здоровым плечом.
— Ерунда, — сказал Иван, отстраняя его. — Пройдет.
На самом же деле это была вовсе не ерунда, и он чувствовал всем своим существом, что непонятная сила, сродни тем, какие только что столкнулись в битве, готовой преобразить окружающее и изменить напрочь существующий мировой порядок, страшная, немыслимая сила играла им и в скором времени возвратится снова, чтобы смять, подчинить, уволочь куда-то с непонятной пока что целью… Ступни у него опять захолодило.
Македонская армия вступала в Вавилон. После Гавгамел Александру не удалось настичь Дария. Персидский царь бросил остатки своих войск на произвол судьбы и с небольшим количеством телохранителей убежал на северо-восток страны, в горы, отдав страну под власть пришельцев с Запада. Александр не решился преследовать Дария среди труднодоступных горных троп и пошел на юг- к Вавилону, Сузам и Персеполю, лишь ненадолго задержавшись в Арбелах, чтобы кое-как привести в порядок свою армию.
На поле сражения остались гнить десятки тысяч изуродованных трупов. Страшное зловоние распространилось вокруг: казалось, само небо потемнело до тошноты, и лишь стаи стервятников чувствовали себя своими на этом празднике жизни…
Азия лежала у ног божественного полководца. Всем было совершенно очевидно, что не осталось больше силы, которая могла бы помешать дойти македонянам до края Ойкумены. Устрашенные жестокостью, с которой каралось любое неповиновение новым властям, и не очень-то любящие прежнее начальство местные жители встречали грозного воителя с радостной покорностью. Все хорошо помнили об участи Тира и Газы, где просвещенные носители эллинизма утопили в крови всех, кто пытался выступить против Александра: в этих городах было вырезано все население от мала до велика, вырезано жестоко и хладнокровно — так, чтобы надолго запомнили. А вот покорившихся македоняне особо не обижали, в большинстве случаев сохранив местную администрацию, лишь обязав ей исправно платить налоги и предоставив полное право грабить свой народ, как и прежде. Все согласились и очень этим были довольны — Восток, как известно, дело тонкое…
