произошла разительная перемена. Я помнил его дружелюбным, слегка вяловатым юношей, всегда одетым с иголочки и ничем не напоминавшим мечтателя и фантазера. Трудно было узнать его в этом худом, суровом, страстном человеке с горящим гордым взглядом, в котором сквозило что-то демоническое. В его густых нечесаных волосах уже змеилась седина, а глаза неестественно блестели огнем нездешнего знания, однако в глубине их затаилось вороватое выражение, словно Киприана постоянно терзал невыносимый и неотступный страх.
Перемена в его работах ошеломляла ничуть не меньше. Респектабельная скука и совершенная заурядность исчезли – эти работы, как бы невероятно это ни прозвучало, были почти гениальными. Еще невероятнее, принимая во внимание вымученную банальную гротескность его прошлого периода, было направление, которое теперь приняло его творчество. Меня окружали неистовые смертоносные демоны, обезумевшие от страсти сатиры, вурдалаки, почуявшие запах склепа, ламии, сладострастно обвившиеся вокруг своих жертв, и еще более ужасающие существа, принадлежавшие диковинным царствам зловещих мифов и страшных преданий.
Грех, ужас, богохульство, черная магия – страсти и злоба обители демонов – все было запечатлено с безукоризненным мастерством. Они казались кошмарно живыми, что отнюдь не помогло мне успокоить расшатанные нервы; внезапно меня одолело острое желание бежать прочь из студии, спастись от этой зловещей толпы застывших исчадий ада и рукотворных химер.
Выражение моего лица, вероятно, отчасти выдало обуревавшие меня чувства.
– Довольно сильные работы, не так ли? – спросил Киприан громким, звучным голосом, в котором звенели неприкрытая гордость и торжество. – Я вижу, ты удивлен – не ожидал, наверное, ничего подобного.
– Откровенно говоря, нет, – признался я. – Господи боже мой, парень, да ты станешь Микеланджело от сатанизма, если будешь продолжать в том же духе. И откуда только ты это взял?
– Да, я зашел довольно далеко, – сказал Киприан, словно не расслышав моего вопроса. – Возможно, даже дальше, чем ты думаешь. Если бы ты знал то, что я знаю, и видел то, что видел я, ты, возможно, сделал бы что-нибудь более-менее стоящее из твоей фантастической писанины, Филипп. Конечно, ты очень умен, и воображение у тебя богатое, зато практического опыта никакого.
Я был крайне удивлен и растерян.
– Практического опыта? Что ты имеешь в виду?
– Именно то, что сказал. Ты тщишься описать потустороннее и сверхъестественное, не имея о нем даже элементарных сведений из первых рук. Много лет назад я пытался делать то же самое в скульптуре, ничего не зная, и ты, несомненно, помнишь, какая посредственность у меня выходила. Но с тех пор я навидался таких видов, какие тебе и не снились.
– Звучит так, будто ты заключил, например, пресловутую сделку с дьяволом, – заметил я, неубедительно и принужденно изображая легкомыслие.
Глаза Киприана слегка сузились, и в них промелькнуло странное выражение.
– Что я знаю, то знаю. Не важно, как и откуда. Мир, в котором мы живем, не единственный, и некоторые другие лежат к нам гораздо ближе, чем ты полагаешь. Границы видимого и невидимого иногда пересекаются.
Вспомнив омерзительный призрак, я разволновался необычайно. Еще час назад я счел бы слова Киприана пустым разглагольствованием, но теперь они полнились зловещим и пугающим смыслом.
– С чего ты взял, что у меня нет подобного опыта? – спросил я.
– Ничто в твоих рассказах его не выдает – в них нет никакой фактуры или личного опыта. Все они явно высосаны из пальца. Если бы ты хоть раз поспорил с привидением, увидел гуля за едой, поборолся с инкубом или подставил шею вампиру, ты мог бы достичь подлинного мастерства в искусстве создания образов и придать своим рассказам колорита.
По довольно очевидным, надо полагать, причинам я не собирался никому рассказывать о невероятном событии, которое произошло со мной у Тоулмана. Но сейчас я вдруг принялся описывать этот призрак, хотя желание опровергнуть диатрибу Киприана боролось во мне с ошеломительным леденящим ужасом.
Он слушал меня с непроницаемым видом, как будто мысли его были где-то далеко. Когда я закончил свой рассказ, он произнес:
– А у тебя больше способностей, чем я подозревал. Может быть, твое видение походило на одного из этих?
И он снял дерюгу с закутанных фигур посреди студии.
Пораженный явившимся мне зрелищем, я с криком отшатнулся. Передо мной чудовищным полукругом возвышались семь созданий, точно слепленных с того страшилища, которое предстало моим глазам за альбомом Гойи. Даже в тех, что еще были бесформенными или незавершенными, Киприан с нечеловеческим мастерством смог передать эту своеобразную смесь первобытного бесстыдства и посмертного разложения, печатью которой был отмечен мой призрак. Окружив съежившуюся обнаженную девушку, семеро чудовищ тянули к ней свои омерзительные гиеньи когти. На лице несчастной был написан абсолютный, жуткий, безумный ужас, столь же невыносимый, сколь и голодное предвкушение пускавших слюни чудищ. Скульптура была шедевром в своей совершенной силе и технике, но шедевр этот возбуждал скорее отвращение, нежели восхищение. После моих недавних переживаний она перепугала меня неописуемо. Казалось, из привычного, знакомого мира я забрел в страну омерзительных тайн, чудовищной и неестественной опасности.
Неодолимо завороженный этой гнусной скульптурой, я не мог отвести глаз. Наконец я повернулся к Киприану. Тот разглядывал меня с загадочным выражением, в котором я уловил тень злорадства.
– Как тебе мои милашки? – поинтересовался он. – Я собираюсь назвать композицию «Охотники из Запределья».
Не успел я ответить, как из-за китайской ширмы неожиданно показалась женщина. С нее Киприан и лепил девушку в центре неоконченной группы – это было очевидно. Должно быть, все это время она одевалась и теперь собиралась уходить: на ней был английский костюм и элегантная шляпка без полей. Эта девушка была очень красива смуглой, какой-то немного романской красотой, но губы ее были печально и неприязненно сжаты, а широко расставленные ясные глаза, когда она взглянула на нас с Киприаном и открытую статую, показались мне двумя колодцами странного ужаса.
Меня Киприан не представил. Они негромко беседовали о чем-то минуту или две. Я разобрал не больше половины, однако сделал вывод, что они договариваются о следующем сеансе. В голосе девушки слышались испуганная мольба пополам с почти материнской заботой, а Киприан, казалось, то ли возражал, то ли увещевал ее. Наконец она вышла, бросив на меня странный просящий взгляд, смысл которого я мог предположить, но не мог постичь.
– Это Марта, – спохватился Киприан. – Она наполовину ирландка, наполовину итальянка. Хорошая натурщица, но, кажется, моя новая скульптура немного ее нервирует.
Он отрывисто рассмеялся, и смех его показался мне безрадостным и неприятным, точно кашель колдуна.
– Во имя Господа, чем ты тут занимаешься? – взорвался я. – Что это все значит? Неужели такая гадость действительно существует где-то на земле или в
