— Быть может, кадаверциан. Они очень уважают друг друга…
Это не было для меня новостью. За время моего вынужденного отсутствия Лориан оценил все преимущества клана некромантов.
— Виттория, а ты где учишься?
— Сначала дома, потом отец устроил в суперзакрытую женскую гимназию. А ты?
— В колледже. Историческом. Но знаешь, от Кристофа я узнал больше, чем от всех наших преподавателей.
Я отвлекся от их беседы, потому что почувствовал далекий зов. Кто-то из родственников жаждал пообщаться, и мне понадобилось несколько минут, чтобы заглушить чужой голос…
Домой мы приехали почти под утро. Сонная, но довольная Виттория отправилась в свою комнату, одарив меня улыбкой. Я пошел спать в отведенную мне спальню без окон.
Растянулся на кровати и подумал, что пока девчонке интересно со мной.
Еще немного — и она начнет мне доверять. Тогда не придется «влезать» в ее мысли, Виттория сама начнет делиться со мной своими переживаниями.
Лениво размышляя о том, с кем еще можно познакомить будущую Судью, я смотрел на картинку, висящую напротив. Это была какая-то неприятная абстракция: красно-зеленые пятна, перечеркнутые синей чертой. Я помнил данное Кристофу обещание не экспериментировать с чужой силой, но не смог остановиться, когда краски на полотне стали смешиваться, а линии меняться.
Я сам не заметил, как увлекся, и спустя несколько минут на стене появилось изображение Риддархольмсчюркана — усыпальницы шведских королей. Кирпичный готический храм с высоким кованым куполом. Правда, он не поместился на холсте целиком и выполз за пределы рамы. Но, надо признаться, намного лучше украсил комнату, чем прежние художества.
Спасибо Пауле за неожиданно приобретенное умение. Быть может, в следующий раз, с помощью магии фэриартос, стоит попытаться подправить собственную судьбу?..
Всякое искусство есть одновременно и поверхность и символ.
Оскар Уайльд. Портрет Дориана Грея.
19 января
Белый зал был залит светом…
Свет скользил между стройных колонн и лежал на полу длинными сияющими полосами. Издалека доносилась приглушенная музыка. Пахло апельсинами и мятой. Кто-то играл на лире, напевая вполголоса. Громко ворковали голуби. Девушка в одежде средневековой горожанки с лицом мадонны сыпала просо в их кормушки. Из-под ее чепца выбивались кудрявые пряди, и солнце золотило их. Время от времени она оглядывалась на Паулу и едва заметно улыбалась.
Фэри сидела в низком плетеном кресле, держа на коленях открытую папку с карандашными рисунками. Некоторые из них были вполне узнаваемы: лошади, человеческие лица и фигуры, чертежи странных машин. Другие поражали вычурными формами. Чем дольше Паула всматривалась в них, тем отчетливей ей казалось, что нечто подобное она уже видела. Но не могла вспомнить — где. Быть может, во сне.
Казалось, каждая линия набросков гудит от наполняющей их мощи, а над листами дрожит марево могучей силы. Бумага звенела от прикосновений и была готова выплеснуть из себя ожившие картины. Паула понимала, что перед ней одно из воплощений высшей магии фэриартос. То, к чему ей самой придется идти еще не одну сотню лет…
На некоторых страницах оказались сделаны подписи. Буквы в них шли справа налево, и текст можно было прочесть только с помощью зеркала. Отчего автор писал именно так, никто не знал. Одни считали, что он пытался скрыть свои мысли от посторонних, другие старались найти в этом какую-то тайную духовную доктрину, которой подчинялись все действия мастера. Паула же считала, что ему — одинаково хорошо владеющему правой и левой рукой — так было удобнее записывать свои размышления.
Александр и Леонардо сидели возле стола и негромко беседовали.
— Ты губишь себя, — говорил великий флорентиец с печальной улыбкой. — Твой талант превращается в красивую пустую погремушку, наполненную горохом звонких слов.
Маэстро молча держал апельсин и медленно поворачивал его, наблюдая, как тот начинает светиться золотым светом.
— Ты уподобляешься паяцу на базарной площади, который кривляется перед толпой за пару медных монет. — Леонардо опустил ладонь на руку Александра, и тот с неохотой поднял взгляд на собеседника. — Своей пассивностью ты оскорбляешь идею, которой служишь. Неужели ты надеешься обмануть время?
— Ты думаешь, оставаться в бездействии легче, чем утолить, наконец, свою ненависть?
— Твоя ненависть также беспомощна, — печально покачал красивой седовласой головой Леонардо. — Даже она не в состоянии ничего создать.
Александр медленно провел рукой по лицу:
— Твои упреки несправедливы. Это не беспомощность, как думают многие. Не отсутствие силы или решимости. Если я позволю себе обратить свою магию против недоброжелателей, пострадают такие, как она, — маэстро указал на юную фэри, замершую в кресле.
Паула никогда не слышала, чтобы учитель говорил так — просто, открыто, тихим голосом. Как будто в одиночестве печально рассуждал сам с собой.
— Если я уйду из реального мира, мои ученики останутся беззащитны. Их уничтожат с планомерным, садистическим наслаждением. Тхорнисхи, асиманы, вьесчи… — Александр улыбнулся невесело. — Жизнь назначает за все свои дары слишком высокие цены, и мы покупаем самую ничтожную из ее тайн за чудовищную и безмерную плату.
Девушка с лицом мадонны подошла к Леонардо. Села у его ног на низкую скамеечку. Он опустил руку с длинными сильными пальцами скульптора и выступающими линиями вен на ее плечо. Средневековая горожанка прижалась к ней щекой.
Его называли итальянским Фаустом. Мастером, познавшим почти все секреты жизни и никогда не боявшимся смерти. «Как хорошо прожитый день дает спокойный сон, так с пользой прожитая жизнь дает спокойную смерть», — вспомнила фэри слова Леонардо.
Он не оставил людям ни одного автопортрета, глядя на который можно было бы с уверенностью сказать, что на нем изображен великий маэстро. Его обвиняли в ужасном отчуждении от всего человеческого и признавали его трепетную любовь ко всему живому. Среди семи тысяч рукописей и рисунков Леонардо не было ни одного листа, где бы говорилось о его юности. Современники считали, что он талантливый и многосторонний, но медлительный, склонный бросать работу недоделанной. Они не знали, что жизнь, уготованная ему, будет достаточной долгой для того, чтобы закончить все незавершенное. Он сам не знал этого.
