— В этой зоне требуется вмешательство полиции. — Голос говорил по-русски. — Вход посторонним запрещен. Просим немедленно известить медицинский и полицейский персонал. Вход запрещен. — Затем сообщение повторили по-английски и по-китайски.
Солдаты отступили назад, подняв автоматы и вытащив пистолеты.
— Вероятно, внутри что-то случилось, — спокойно объяснила Цзян Родженскому. — Наверное, нам следует сообщить об этом своему руководству, не так ли?
Она посмотрела на русского миндалевидными глазами; на лице ее застыло уверенное хладнокровное выражение. Ву просто любовался ею. Он никогда не видел ее реакции на критические ситуации.
Ефрейтор Родженский задумался, отрицательно покачал головой, потом, сгорбившись, словно от непосильного гнета, задумался снова.
— Что нам делать, если она не откроется? — спросил он.
— Сейчас она не откроется.
— Наше руководство внутри — все до единого.
Цзян продолжала напряженно смотреть на него.
— Да… ладно, — наконец сказал Родженский. — Пожалуйста приведите сюда ваше начальство.
— Спасибо.
Цзян взяла Ву под руку и пошла вместе с ним назад.
— Очень странно! — воскликнула она, удивленно качая головой. — Более чем странно.
— Ты была просто великолепна, — потрясенно сказал Ву.
— Спасибо.
Она благодарно улыбнулась.
Он только что закопал свой парашют и теперь лежал в высокой сладко пахнущей сухой желтой траве возле дороги. Закрыв глаза руками, он ждал, когда мимо пройдет грузовик или машина, и он попросит подвезти его в Подлипки — или это случилось в Монголии? У тамошней базы был лишь номер — 83.
Впрочем, это не имело значения. Солнце было теплым, и, если не считать легкой головной боли, майор Мирский чувствовал себя прекрасно. Он приземлился так далеко, что, возможно, потребуются часы, чтобы добраться до базы. Пропал не только обед, но и политзанятия. Он с удовольствием обменял бы тарелку каши на несколько часов размышлений в одиночестве.
Наконец на дороге появилась запыленная черная «волга» и остановилась рядом с ним. Заднее стекло опустилось, и плечистый, с мясистым лицом человек в сером высунул наружу голову, хмуро глядя на Мирского.
— Что вы здесь делаете? — спросил человек. Он напоминал генерал-майора Сосницкого, но что-то в нем было и от бедняги Жадова, погибшего во время бойни в скважине… где-то, когда-то… — Как зовут вашу мать?
— Надя, — сказал он. — Мне нужно…
— А какой торт был у вас в день рождения, когда вам исполнилось одиннадцать?
— Простите, я не понимаю…
— Это очень важно. Так какой?
— Кажется, что-то шоколадное.
Человек в сером кивнул и открыл дверцу.
— Садитесь.
Мирский уместился рядом с ним. Сиденье было влажным от крови; три спутника незнакомца были трупами, одинаковыми с виду, с окровавленными головами и вытекшими мозгами. — Вы знаете этих людей?
— Нет. Мирский расхохотался — Нас друг другу не представили.
— Они — это вы, — объяснил серый человек, и все погрузилось в серую мглу. Он снова закапывал парашют…
У него начали возникать подозрения. Наконец, после того как его подобрали в седьмой или восьмой раз, и человек в сером заинтересовался его комсомольским прошлым, Мирский решился задать несколько вопросов.
— Я знаю, что это не сон. Где я?
— Вы были очень тяжело ранены.
— Я, кажется, этого не помню…
— Нет, но вспомните. Вам выстрелили в голову, и вы серьезно пострадали. Часть вашего мозга разрушена. Вы никогда не сможете вспомнить свою жизнь во всех подробностях и никогда уже не будете тем же самым человеком.
— Но я прекрасно себя чувствую.
— Да, — согласился человек в сером. — Это нормально, но это лишь иллюзия. Вместе с вами мы будем исследовать вашу память, выяснять, что сохранилось. Осталось, собственно, достаточно много — что удивительно, учитывая тяжесть ранения, — но вы никогда уже не будете…
— Да, да, — перебил Мирский. — Так я умру?
— Нет, вы вне опасности. Голова и мозг восстановлены, и вы будете жить. Но вы должны принять решение.
— Какое?
— Вы можете жить с недостающими частями мозга, а можете получить нейропротез — искусственные сегменты личности, подогнанные к оставшимся.
— Вот теперь я действительно в замешательстве.
Человек достал из сумки книгу с картинками. Когда он открыл ее, оказалось, что страницы заполнены прекрасно выпоненными изображениями — некоторые были ослепительно яркими, другие имели приглушенно-металлический оттенок, третьи же вызывали вкусовые и осязательные ощущения. Он взял книгу и стал ее читать. Закончив, спросил:
— Буду ли я знать, что принадлежит мне, а что нет?
— Если вы этого пожелаете.
— А без этих… протезов? Кем я буду?
— Инвалидом. Вы сохраните память, — объяснил незнакомец, — хотя кое-что вам трудно будет вспомнить четко, а кое-где будут провалы. Вам потребуются недели, чтобы научиться снова видеть, и зрение ваше никогда не будет хорошим. Вы никогда не восстановите обоняние и чувствительность левой стороны тела. Ваши способности к математическим выкладкам сохранятся, но речь будет невнятной и может никогда не восстановиться.
Мирский смотрел на лицо незнакомца, пока ему не показалось, что оно расплывается в небе за боковым стеклом машины.
— Это звучит не слишком весело.
— Можете выбирать.
— Вы находитесь в библиотеке, верно?
— Я — вовсе не то, что вы видите, — пояснил человек. — Я — функция города, принявшая форму, приемлемую в вашем теперешнем состоянии. Людей-медиков сейчас в нашем распоряжении нет, и город взял ваше восстановление на себя.
— Ясно, — сказал Мирский. — С меня достаточно. Я больше не хочу ничего, кроме тьмы.
— Да, это произойдет, как только вы примите решение.
— Я говорю, что хочу умереть.
— Это не входит в число возможных вариантов.
— Ладно, тогда — да.
Он быстро принял решение, чтобы не думать больше обо всех возможностях, обо всех ужасах.
— Вы согласны на нейропротезирование?
— Согласен.
Незнакомец приказал остановить машину и улыбнулся.
— Можете выходить, — сказал он.
— Спасибо.
— Не за что.
Мирский вышел из «волги» и закрыл дверцу.
— Да, еще одно, — остановил его человек, высовываясь из окна. — У вас были намерения причинить вред Белозерскому, Велигорскому или Языкову, в частности, Велигорскому?
— Нет, — ответил Мирский. — Они меня раздражали, и я бы с удовольствием обошелся без них, кроме, может быть, Велигорского. Но нет, я не собирался причинять им вред.
