— Руганью ничего не решить, — сказал я, всё ещё не в силах смотреть на неё.
— Чёрт тебя дери, Джейк. Мы должны быть способны не соглашаться друг с другом без… ох. — Она замолкла. — О, теперь я понимаю. Вот оно что.
— Что?
— Джейк, я не хрупкая. И я не свалюсь без чувств у тебя на глазах.
— Что? О… — Мой отец. Господи, как она проницательна. Я и сам этого не осознавал. Я снова повернулся к ней лицом. — Ты права. Надо же, я и понятия не имел. — Я помолчал, затем сказал самым громким голосом, на какой был способен: — Тысяча чертей, Карен, да у тебя голова набита дерьмом!
Она заулыбалась от уха до уха.
— Вот это я понимаю, припечатал! Только нет, не у меня, а у тебя. И вот почему…
Я был так разозлён перспективой застрять на Луне до конца жизни, что был поражён, встретив человека, который был в восторге от того, что ему довелось сюда попасть. Но доктор Пандит Чандрагупта был как раз из таких.
— Спасибо, — повторял он снова и снова в офисе Брайана Гадеса. — Спасибо, спасибо. Я всегда хотел полететь в космос — это так здорово!
Я сидел в кресле. Брайан Гадес занимал собственное кресло покрупнее по другую сторону от своего стола в форме почки. Чандрагупта же стоял у круглого окна и осматривал лунный пейзаж.
— Я рад, что вы смогли приехать, доктор Чандрагупта, — сказал я.
Он повернулся ко мне лицом. У него было худое рельефное лицо, тёмная кожа, тёмные волосы, тёмные глаза и тёмная борода.
— О, я тоже очень рад! Очень!
— Да, — сказал я, но успел себя оборвать, прежде чем добавил: «Это мы уже установили».
— И вы тоже должны радоваться! — сказал Чандрагупта. — Ваше расстройство довольно редкое, но я выполнял эту процедуру уже дважды, и оба раза с полным успехом.
— Будет ли мистер Салливан нуждаться в чём‑либо особенном после операции?
Да, подумал я, в отправке домой.
Чандрагупта покачал головой.
— Да, в общем‑то, нет. Конечно, это всё равно нейрохирургия, хоть и без скальпеля. Нужно быть осторожным; мозг — это наиделикатнейшее из творений.
— Я понимаю, — сказал Гадес.
Чандрагупта снова устремил взгляд на лунный пейзаж за окном.
— Как это говорил Олдрин? — спросил он; я понятия не имел, о ком он. — «Величественное запустение». — Он покачал головой. — Так, воистину так. — Он медленно отвернулся от окна, и его голос сделался грустным. — Но, я полагаю, мне пора приступать к работе, верно? Лечение займёт много часов. Вы проводите меня в операционный театр?
Лечение. Моё сердце возбуждённо забилось.
Карен ушла в кабинет отвечать на е‑мэйлы читателей — она ежедневно получала десятки писем от людей, которым нравились её книги, и хотя у неё была небольшая программка, составлявшая костяк ответа по тексту письма, она всегда просматривала ответы и лично их редактировала.
Я остался в гостиной смотреть по телестене бейсбольный матч — «Блю Джейз» на стадионе «Янкиз». Но когда игра закончилась — «Джейз» должны что‑то решить насчёт своего запасного питчера — я отключил стену и бессмысленно уставился в пространство, и тут…
Что вы хотите сказать — «я не могу пойти домой»?
Голос был беззвучен, но легко различим.
Вы сказали, что после начального тестирования я смогу пойти домой.
— Джейк? — Я произнёс своё имя вслух с такой интонацией, с какой никогда его не произносил.
Кто это?
— Джейк? — сказал я снова.
Да? Кто это?
Ответ приходил тут же, без малейшей задержки. И всё же:
— Ты на Луне?
На Луне? Нет, конечно нет. Там должен быть мой биологический прототип.
— Где же ты? И кто ты?
Я…
Но в этот момент в комнату вошла Карен, и странный голос‑без‑голоса пропал.
— О, милый, ты должен это услышать, — сказал она, держа в руках распечатку е‑мэйла. — Это от восьмилетней девочки из Венесуэлы. Она пишет…
Я проснулся в послеоперационной палате в Верхнем Эдеме; яркий свет флуоресцентных ламп слепил мне глаза — но я, по‑крайней мере, не взирал на них сверху…
Голова у меня раскалывалось и ужасно хотелось в туалет, но я определённо был жив. На секунду я с горечью вспомнил о другом мне там, на Земле, в настоящем мире — о том, чья голова, вероятно, никогда не болит, и которому никогда не нужно в туалет.
Я видел, как на другом краю комнату доктор Чандрагупта разговаривает женщиной‑врачом — её фамилия была Ын. Чандрагупта, похоже, рассказывал анекдот; я не мог различить слов, но у Ын на лице было выражение человека, который слишком долго ждёт окончания шутки. Я подумал, что это добрый знак: хирург, только что завершивший неудачную операцию, не стал бы травить анекдоты. Я дождался, пока Чандрагупта закончит. Развязка, по‑видимому, была достаточно хороша: Ын громко расхохоталась, хлопнула Чандрагупту по руке и заявила: «Это ужасно».
Чандрагупта широко улыбнулся, по‑видимому, довольный своим остроумием. Я попытался заговорить, но в горле у меня слишком пересохло; у меня ничего не вышло. Я с трудом заставил словно покрытую наждачкой гортань сглотнуть и попробовал снова:
— Я…
Ын первой посмотрела в мою сторону, за ней Чандрагупта. Они пересекли комнату и склонились надо мной.
— Ну, здравствуйте, — сказал, улыбаясь, Чандрагупта; вокруг его тёмных глаз при этом появлялись морщинки. — Как вы себя чувствуете?
— Пить…
— Конечно. — Чандрагупта огляделся в поисках крана, но Ын хозяйничала в этой больнице и знала где что. Она быстро подала мне пластиковую кружку, полную холодной воды. Я приподнял голову над подушкой — она почти ничего не весила, но внутри бесновались отбойные молотки. Я сделал глоток, потом другой.
— Спасибо, — сказал я ей, потом посмотрел на Чандрагупту. — Всё в порядке?
— В полном. А у вас?
— Нет, нет. Я о том, как всё прошло.
— По большей части хорошо. Была одна проблема — нидус был очень извилистый, и изолировать его, и только его, было непросто. Но в конечном итоге — успех.
Я почувствовал, что краснею.
— То есть вы меня вылечили?
— О да, разумеется.
— И никакой опасности каскадного разрыва сосудов?
Он улыбнулся.
— Не больше, чем у любого другого — так что следите за холестерином.
Я чувствовал себя не просто по лунному лёгким; мне показалось, что я стал невесомым.
— Обязательно, — сказал я.
— Отлично. Ваш доппель…
Он оборвал себя. Он едва не сказал, что моему доппельгангеру не нужно обо всём этом беспокоиться, а вот мне придётся.
