Все пятеро землян выстроились перед ним и смотрели на Старейшину дерзкими, устремленными куда-то вдаль глазами, в которых светилась страсть к опасностям и приключениям, столь свойственная их расе.
И никто из них не ведал, что все это происходит не в первый раз.
Корабль, содрогаясь рябью, вынырнул из гиперпространства и застыл. Холодом металла отливала его поверхность. Бледные призраки сорока главных реактивных двигателей наконец обрели конкретность. Они стали твердыми, образуя счетверенное кольцо дюз, готовых выстрелить столпами огня длиною в восемь миль.
Лаудер вглядывался сквозь носовой иллюминатор переднего обзора и протирал глаза. В этот раз взгляд его задержался дольше обычного — намного дольше. Дрожащая рука нащупала бинокль. Но и мощные линзы здесь не помогали, так тряслись руки. Он отложил оптику и снова протер глаза.
— Что это тебя так гложет? — Сантел уставился на него в упор. — Что-то не так?
— Еще бы.
Слова его заставили Сантела встревожиться, он поскреб длинными пальцами в рыжем загривке, подошел к иллюминатору и уставился наружу.
— Как картинка? — спросил его Лаудер.
— Не может быть!
— Ха! — изрек Лаудер.
Сантел воззрился в бинокль, пристроив локти на толстую оправу иллюминатора.
— Ну, как? — поощрил Лаудер, которому не терпелось узнать мнение товарища.
— Не может быть! — остался при своем Сантел.
— Глазам не веришь?
— Первое впечатление может быть обманчивым.
— Мы заблудились, — Лаудер сел, уставясь невидящим взором в ботинки. Его осунувшееся лицо исказилось отчаянием. — Заблудшие души в колодце кромешной тьмы.
— Заткнись!
— В детстве я как-то засунул три мухи в одну бутылку. А потом заткнул пробкой. Вот так и мы теперь-точно мухи в бутылке…
— Заткнись! — гаркнул Сантел громче прежнего и встряхнул рыжей всклокоченной шевелюрой. Он снова бросил взгляд за стекло иллюминатора. — Я поговорю с Вандервееном.
— Потом я бросил бутылку в озеро. С той поры минуло тридцать лет, несколько мушиных веков. В озере холодном и темном, без берегов. Они, может, все еще там. Там еще, понимаешь. Все там же, под пробкой.
Включив интерком, Сантел проронил в микрофон несколько слов хриплым, надтреснутым голосом.
— Капитан, тут что-то не то. Вам бы лучше прийти да посмотреть.
— Я и отсюда прекрасно вижу, — пророкотало в динамике.
— Ну?
— Здесь четыре окна в навигаторской. Как раз чтобы наблюдать. Я увидел.
— И что вы думаете?
— Ничего.
— Потерялись, — бормотал Лаудер. — Сгинули бесследно, будто нас никогда и не существовало. Еще одна строка в списке пропавших кораблей. Память, что блекнет с годами, пока наконец не улетучивается окончательно.
— Из ничего можно получить только ничего, — сказал капитан Вандервеен. — Кто это там бредит?
— Лаудер.
— А кто еще может быть? — прокричал Лаудер в динамик. — Здесь только мы трое, и больше — никого. Плечом к плечу — и в кошмарном одиночестве. Всего — трое. Вы, я и Сантел.
— Как же трое могут быть в одиночестве? — спокойно спросил Вандервеен. — Одиноким может быть только один мужчина или женщина, один ребенок, в конце концов.
— Женщин мы теперь вообще больше никогда не увидим. — Костяшки пальцев на судорожно сжатых кулаках Лаудера побелели. — И насчет детей — тоже… никогда не узнаем, что это такое.
— Полегче, — посоветовал Сантел, глянув на него.
— Еще осталась четверть тралианского энергосплава во втором двигателе, — донесся командирский бас Вандервеена. — Дадим двойной толчок. Через минуту буду у вас.
Лаудер тяжело дышал. Через некоторое время он произнес:
— Прости, Сантел.
— Все в порядке.
— Мне что-то не по себе.
— Понимаю.
— Ты не понимаешь. — Он поднял левую руку и продемонстрировал перстень с печаткой. — Она подарила мне его два месяца назад. Я преподнес ей закаленные опалы с Проциона Семь. Мы собирались пожениться — в самом скором времени. Этот рейс должен был стать для меня последним.
— Вот как! — Брови Сантел а чуть приподнялись.
— И он станет моим последним рейсом.
— Ну, ну, — утешительно пробормотал Сантел.
— Моим самым последним — навеки. Она может ждать, листать календарь, обыскивать космопорты, просматривать списки прибывших, надеяться, молиться. Она состарится, она поседеет в ожидании новостей. Или найдет себе другого. Который вернется к ней, улыбаясь, с подарками. — Рука его бессильно опустилась. — Дай-ка мне еще разок эту посудину. — Он сделал несколько продолжительных глотков, поднес бутылку к глазам, пристально вглядываясь сквозь темное стекло. — Мухи, вот кто мы.
— Твое детство наносит удар через года, — вынес диагноз Сантел. — Не стоило тебе делать этого.
— А ты, ты разве никогда не сажал мух в бутылку?
— Нет.
— И крылышки, крылышки никогда не обрывал, наблюдая их мучения?
— Нет.
— Счастливый человек.
— Похоже на то, — Сантел сухо кивнул в иллюминатор.
В рубку протиснулся Вандервеен — дюжий мужчина внушительной комплекции с шикарной окладистой бородой.
— Стало быть, посмотрели в окна, и пейзаж вам не понравился. — Вандервеен был, вероятно, единственным повидавшим виды звездным волком, который упорно называл иллюминаторы окнами. — Смотрите, значит, только через эти, а через другие не желаете. Не глупо ли?
Они отреагировали достаточно энергично.
— А вы, вы видели что-нибудь, капитан?
— Ничего. Во всех окнах — то же самое. Пустота кромешная.
Они вздохнули, разочарованные вконец.
— Осталось только одно неисследованное направление, — продолжил он. — С кормы. Пусть кто-нибудь из вас примерит скафандр и попытает счастья. Через носовой шлюз идти не стоит — основные двигатели давно остыли, и с тыла обзор открыт.
Сантел облачился без посторонней помощи. Они лишь помогли установить шлем и туго затянули болты. Скафандр ожил, зашевелился — и покинул помещение.
Каждый его шорох эхом раскатывался по кораблю, передаваясь с некоторым усилением. Стук тяжелых магнитных подошв. Шум двигателя за дверью воздушного шлюза. Тонкий пронзительный свист воздуха, выкачанного, прежде чем космонавт откинул трап у камеры внутреннего сгорания. Шелест скафандра по обшивке: удаляющийся, затем — приближающийся. Все те же звуки — только в обратном порядке.
Он вернулся. Ответ им был известен еще прежде, чем оказался сдвинут последний болт головного шлема. Ответ был написан на его лице за пластигласовым визором. Сняли шлем. Мрачная безнадежность лежала на челе космонавта.
