Десять минут назад – в туалете – она облила себя дезодорантом, даже, кажется, чуть переборщила; умылась, причесалась, напудрилась и подкрасила губы – все в лихорадочной спешке. И все равно знала, что выглядит сейчас не лучшим образом. А как может выглядеть женщина, которой три часа морочили голову – а потом прилюдно обозвали дурой?!
Она поерзала, устраиваясь в глубоком кожаном кресле – собственная мини-юбка теперь казалась ей особенно неуместной.
– Жалеете, что пришли к нам?
Человек по имени Тритан ждал, по-видимому, искреннего ответа – Павла вздохнула:
– Жалею.
Тритан улыбнулся снова:
– Наша вина… Моя вина.
– Вы-то тут при чем? – неуверено спросила Павла.
Тритан уселся за стол, выдвинул ящик:
– При том…
В руке его оказалась упаковка одноразовых шприцев; Павла отшатнулась. Здрасьте, из огня да в полымя…
– При том, – Тритан поднялся, выковыривая из упаковки тонкую длинную иглу. – При том, что надо было заранее предполагать… Давайте руку.
Павла отпрянула; Тритан засмеялся, поймал ее за рукав свитера, ткнул иголкой, ловко втянул обратно пострадавшую петлю, так что от порчи не осталось и следа:
– Ну вот…
Павла провела по рукаву ладонью. Даже рукодельница-Стефана вряд ли справилась бы лучше.
– Ну вот, – Тритан вернулся к столу, небрежно уронил иголку в пластмассовую корзину для мусора. – К сожалению, первый ваш опыт работы с нами оказался неудачным… И это почти трагично, Павла. Потому что вы – очень ценный сотрудник.
– Я не сотрудник, – сказала Павла горестно. – Я этот… кролик подопытный. Вот…
– Вы больше не будете работать с Борком, – сказал Тритан, и его голос сделался совсем уж низким, соскользнул на крайний для человека регистр.
Павла напряглась. Ей очень не хотелось огорчать Тритана, но…
– Я… извините, что так получилось, но я вообще больше не хочу… Тут работать. У меня своей работы по горло… Времени нет совсем, да и вообще…
Тритан вскинул свои зеленые глаза – округлившиеся от удивления и обиды. Хотел что-то сказать – но опустил голову, так и не проговорив ни слова.
– Мне очень жаль, – сказала Павла дрогнувшим голосом. И обозлилась на себя – надо же, как быстро забылись зубоврачебное кресло, сенсоры-присоски и бесконечные дурацкие вопросы. Ей, видите ли, неприятно огорчение этого Тритана. Которого она видит, между прочим, первый раз в жизни.
Тритан рассеянно провел ладонью по своим коротким темным волосам:
– Павла… У меня к вам будет совершенно личная просьба. Выслушаете?
Она нервно расстегнула замок на сумочке – и защелкнула его снова.
– Я попрошу вас поработать… Еще хоть один сеанс. Не с Борком. Со мной.
Ресторанчик «Ночь» утопал в свечах.
В глубоком подвале не было ни единого окна и ни единой лампочки. Свечи лепились к стенам, каждый столик снабжен был парой канделябров, Павле страшно было подумать, сколько возни со всем этим горящим и оплывающим хозяйством – но зато ресторанчик имел собственное исключительное лицо.
– Что мне нравится, Павла, так это возможность свободно обращаться со временем суток. Посидел среди ночи – выходишь в день или вечер…
– А, извините, который час?
– Полседьмого. Вы спешите?
– Нет…
Павла была совершенно свободна до десяти вечера, времени встречи с Ковичем, и потому предложение Тритана «перекусить» оказалось ей как нельзя более кстати.
– Так вот… Вы себе не представляете, какие потрясающие механизмы соединяют нас-дневных с нами-в-Пещере… Не прямолинейные. Не однозначные, не всегда явные. Это интереснейшая структура, Павла, я могу говорить об этом совершенно часами, но боюсь, что вам скучно или неприятно… А?..
– Нет, – сказала Павла тихо.
Собственно, Тритан был первым в ее жизни человеком, с которым она могла говорить о Пещере, не мучаясь при этом неловкостью либо откровенным стыдом. Она тщетно пыталась понять, почему так получается; возможно, причиной полная естественность Тритана. Естественность и легкость, этот человек полностью открыт и не испытывает от этого стеснения, он легкий – и с ним легко…
– Тритан, а можно мне шоколада со сливками?..
Ну с каким другим мужчиной, ни с того ни с сего приведшим ее в ресторан, она решилась бы на такую невинную непосредственность?!
И кому другому рассказала бы за один вечер столько, сколько даже ближайшие приятели о ней не знали?
Что было, когда пятнадцать лет назад погибли родители. И что это за человек в Павлиной жизни – Стефана…
Тритан качнул подсвечником, подзывая официанта; на скатерть посыпался дождь из цветных восковых капель.
– Шоколада со сливками? Сколько порций?
Какой у него странный взгляд. Сочетающий несочетаемое.
– Может, теперь вы хотите меня о чем-нибудь спросить, а, Павла? Спрашивайте. О чем угодно.
О чем угодно…
О его семье? О его жизни?..
Она перевела дыхание. Он терпеливо ждал.
– Тритан, – сказала она шепотом, глядя, как сложно переплетаются в вазочке коричневые струи жидкого шоколада и белые потоки сливок. – Я такая невезучая в жизни, потому что везучая в Пещере? Да?..
– А кто вам сказал, что вы невезучая?..
Тритан неторопливо помешивал кофе, Павла невольно улыбнулась. Неужели того, что она о себе рассказала, недостаточно, чтобы это понять?..
– Тритан… Я… Я надеюсь, ТОТ больше не станет… ну…
– Не станет, – ответил он серьезно. – Все будет совершенно в порядке.
Павла ощутила жгучее желание рассказать Тритану про встречу с режиссером Ковичем.
Про то, что они друг друга УЗНАЛИ.
И еле удержалась. И решила обязательно признаться – только в другой раз.
* * *
В половине десятого шикарная машина подвезла Павлу к служебному входу в театр Психологической Драмы. Подвезла и уехала – идти на встречу с Ковичем было рано, и потому Павла неспешно прогулялась вдоль фасада, рассматривая рекламные щиты и поочередно уничтожая конфеты, которыми угостил ее новый знакомый. Тритан…
Она бродила под фонарями и рассеяно улыбалась. И, вспоминая журналиста Дода Дарнеца, втянувшего ее во всю эту историю, не испытывала прежнего раздражения.
Потом ее мысли обрели иное направление; с огромных фотографий на нее смотрели персонажи всех спектаклей театра – большая их часть поставлена была самом Ковичем, а меньшая – очередными режиссерами, его придворными, выкормышами, похожими на шефа, как две капли воды, только эти дочерние капли были помельче и помутнее… Сегодня был один из второстепенных спектаклей, «Коровка», лирическая комедия, и Павла без труда нашла ее рекламный плакат; фотографий из «Девочки и воронов» не было нигде. Спектакль снят со сцены года четыре назад – Павла вспомнила, как когда-то, давным-давно, она часами простаивала перед щитом с афишей, она и сейчас помнит место, где та висела – там, где сейчас пестреет реклама «Железных белок»…
