Он, конечно, заметил это. Не мог не заметить, потому что хотел ее так же страстно, как она его.
– Все образуется. Мы – умные люди и проживем долгую жизнь вместе.
Она продолжала сидеть с разведенными ногами, словно бросая ему вызов своим бесстыдством.
– Когда ты поедешь в библиотеку?
Он взглянул на часы.
– У меня есть чуть меньше двух часов.
Повисла неловкая пауза, они посмотрели друг на друга, понимая всю глубину чувств, необходимость близости, порыв. И не было необходимости все это скрывать. Да и зачем? Было ли это тоже игрой? Они были мужчиной и женщиной, которые страстно хотели друг друга. Вдруг весь мир исчез для них, остались только они двое, все остальное перестало существовать, не нуждалось в рациональном объяснении. Только он и она.
– Я так люблю тебя, Алексей, – сказала она чуть не плача. – Люблю всей душой, всем телом. Я… я хочу тебя…
Не нужно было дальнейших слов. Он взял ее за руки и помог встать. Объятия и поцелуи тоже были лишними. Он просто поднял ее на руки и отнес в спальню. На кровать они упали, крепко обнявшись, его язык проник ей в рот, а ее пальцы уже расстегивали ширинку, чтобы нащупать пенис. Они считали «пенис» дурацким словом, особенно она. Это был ее член, так она всегда говорила, с тех пор как они впервые занимались любовью. Впрочем, так они тоже не говорили. Так можно было говорить, по их мнению, в песнях и стихах. Трахаться – так они говорили. Это слово нравилось им честностью и прямотой. Оно звучало сексуально и пошло. Она оттолкнула его от себя и взяла член в рот. Время словно остановилось, они очнулись, когда ему пора было уходить.
* * *
День 3. 23.30
Час назад в Москве снова начался дождь, сейчас он прекратился, и в лужах на мокром асфальте отражались яркие неоновые огни. Алексей, одетый в плащ, пересек на своей синей четырехдверной «Ладе» оживленную Арбатскую площадь, свернул по Воздвиженке на Моховую. У него рябило в глазах от красных, оранжевых, синих мигающих огней рекламы, в этом столица России ничем не отличалась от Гонконга или Парижа.
Как изменился его город, с тех пор как страна стала частью мирового сообщества. Алексей вспоминал прошлое, сравнивал его с шокирующим настоящим, поворачивая то вправо, то влево на оживленных перекрестках. Наступала ночь, и машин становилось все больше – москвичи спешили на поиски развлечений.
Плохое должно было перейти в нечто большее, чем просто плохое, Алексей чувствовал это желудком. Выражение лица Геннадия Игоревича, его голос, этот загадочный пластик, подмена диска – все говорило о том, что начиналась новая игра. Алексей думал о том, в чем она могла заключаться, когда поднялся по небольшому склону и остановил машину на пустой площадке, рядом с темным зданием Всероссийской библиотеки имени В. И. Ленина, закрытой на ремонт. В воздухе густо пахло строительной пылью.
Нащупав фонарь, он вышел из машины, закрыл дверь и посмотрел на тусклые лампочки, освещавшие дорогу к библиотеке. Перешагивая через кучи мусора и какие-то кабели, он направился к боковому входу, у которого стоял охранник в форме, подозрительно наблюдавший за его приближением.
– Посторонним вход воспрещен, – не терпящим возражений тоном произнес он.
– Я здесь по делу, – сказал Иванов.
Он достал кожаный бумажник и предъявил удостоверение сотрудника СВР. Охранник направил на документ луч фонаря, сравнил лицо Иванова с фотографией и резко выпрямился.
– Чем могу помочь?
– Как пройти в отдел «Курск»? Знаю, что это на втором этаже.
Охранник указал на закрытую дверь недалеко от того места, где они стояли.
– Идите туда, – сказал он. – Только смотрите под ноги.
– Обязательно. Спасибо.
Иванов, обходя бетонные блоки и электрические кабели, направился к двери. Он толкнул дверь изо всех сил, и она со скрипом распахнулась. Алексей включил фонарь, нашел лучом заваленную мусором лестницу и поднялся на второй этаж. Там он направил луч на стеллажи, закрытые толстой прозрачной пленкой, чтобы защитить бесценные тексты от мусора и пыли. Осторожно ступая, он прошел вдоль отдела «Курск», отыскивая взглядом полку, на которой стояли произведения авторов, фамилии которых начинались с буквы «Т».
Он внимательно рассматривал корешки, прижимая одной рукой прозрачную пленку к книгам, пока не нашел книги Льва Николаевича Толстого, и наконец, «Войну и мир». Иванов наклонился, поднял пленку и снял с полки толстый том. Он уже забыл, какой тяжелой была эта книга, и вдруг подумал о миллионах людей во всем мире, читавших на разных языках об Анне Павловне Шерер, князе Василии Курагине, графе Безухове. И о Наташе. Прекрасной Наташе, воспоминания о которой на минутку вернули Алексея в студенческие дни.
Нетрудно было заметить щель между страниц в том месте, где Христенко спрятал диск. Алексей достал его, затем вернул роман на полку и опустил прозрачную пленку. Христенко положил диск в прозрачном футляре в полиэтиленовый пакет с застежкой, который Алексей открыл, но сам диск трогать не стал. Он уже собирался убрать его во внутренний карман пиджака, когда его вдруг ослепил луч фонаря. Алексей закрыл глаза ладонью и попытался достать пистолет.
– Не двигайся, – услышал он приказ на русском языке, произнесенный очень знакомым голосом, хотя Иванов и не мог понять, кому он принадлежал. – Думаю, ты предпочитаешь остаться живым, товарищ.
Алексей инстинктивно замер.
– Кто ты такой?
– Положи диск на пол, медленно.
Алексей выполнил приказ, чувствуя, что этот человек не шутит, понимая, что на него наставлен пистолет, хотя он и не мог его видеть.
– Подними руки и отойди на шаг назад.
Алексей повиновался, луч больше не слепил глаза, и зрачки постепенно привыкали к темноте.
– Не глупи и не пытайся достать оружие. Я знаю, что оно у тебя есть. Ты и сам не захочешь его использовать, если позволишь мне более подробно обрисовать ситуацию.
Дрожь пробежала по спине Алексея, желудок его сжался.
– Кто ты такой?
Человек, державший фонарь, расширил луч, чтобы он освещал большую площадь. Он положил фонарь на полку и отошел, чтобы они могли разглядеть друг друга. Алексей замер от шока, у него не было слов, чтобы описать то, что он увидел.
Себя!
– Боже мой, – пробормотал Алексей. Больше он ничего не мог произнести, потому что никогда в жизни не видел ничего более невероятного, более нелепого. Он стоял, подняв руки, смотрел на свое лицо, свои волосы, свое тело и слышал, как он теперь понимал, свой собственный голос. Иванов смотрел на своего двойника и думал, что видит какой-то трюк, дурной сон. Но этого не могло быть, человек был настоящим, но не принадлежащим реальности. Впрочем, очень реальным был наведенный на него пистолет с глушителем.
