— Нет у нас твоего сына, — сказал он наконец, выпуская из носа дымные струйки.
— Угу, — кивнул Пастырь.
— Сам из Михайловска?
— Из.
— А что так долго не приходил?
— Идти было далеко.
Хан дёрнул бровью, вдавил окурок в окрашенную синим стену, помахал рукой, разгоняя химическую вонь, буркнул:
— Поясни.
Пастырь в двух словах рассказал ему, кто он, откуда и как.
— Не врёшь, — кивнул Хан, который всё это время внимательно слушал, не сводя с лица варнака своих чернооких щёлочек. — Это хорошо.
Пастырь пожал плечами: а чего мне врать-то. А главное — перед кем.
— Ты, значит, много видел, — задумчиво произнёс Хан. — Можешь сказать, сколько живых осталось?
— Я их не считал. Но мало.
— Это хорошо, — кивнул Хан и ответил на удивлённый взгляд варнака: — Меньше народу, больше кислороду. Большую войну мы не потянем.
— А ты воевать собрался? — удивился Пастырь.
— Придётся, — невозмутимо кивнул Хан. — Всяко разно — придётся.
— А зачем?
— За жизнь. За новую жизнь. Будут несогласные. Все ведь не умрут. А жить хотят все. И жить хотят лучше других, и чтобы никто не мешал.
Да он больной, — подумал Пастырь, — просто больной. А вслух сказал:
— Новый мировой порядок?.. Михайловск — столица нового мира. На мировом престоле — юный сын калмыцкой степи император Хан. Полста хмурых пионеров с калашами в руках стоят за его спиной у порога новой жизни.
Хан не обозлился. Усмехнулся слегка, жёстко глянул в глаза.
— Ты этого не увидишь, мясо.
— Да уж не хотелось бы.
— Не увидишь.
— Убьёшь? — Пастырь прищурился с ухмылкой.
— Да, — просто и коротко ответил Хан.
— Почему?
— Не почему, а — зачем.
— Зачем?
— Пацанам есть надо. Но это не сегодня и не завтра, не ссы. У нас ещё две собаки в запасе.
— Ну, ладно.
Замолчали. Хан всматривался, надеялся, наверно, увидеть страх в глазах варнака, искал слабину.
— Ты, мужик, зла на нас не держи, — сказал он через несколько минут молчания. — Мы ведь тебя сюда не звали, ты сам пришёл.
— Базара нет.
Накинуть бы тебе сейчас на шею жгут, обвитый вокруг пояса. Он прилипнет сразу, стянет. Опешишь ты, выпучишь свои узкие бурятские глазёнки, задёргаешься, раскрыв рот, пытаясь заглотнуть воздуха…
Если бы не решётка…
— Сегодня суд будет. Заодно и про тебя порешаем, — кивнул Хан, раскуривая новую сигарету.
Суд?! Интересно-то как!
— Суд? — улыбнулся Пастырь. — А адвокат у меня будет?
— А как же, — пожал плечами Хан, словно не замечая иронии. — У нас всё серьёзно, мужик. Ты не думай, что мы просто банда какая.
Да нет, конечно, вы не банда. Орда.
— И за что судить будете?
— За преступления против жизни. За шпионаж и… этот… — царёк поводил глазами, вспоминая слово. — Саботаж, короче.
— Вона как… И что будет, если меня оправдают?
Хан подавился смешком, похлопал себя по животу, запустил в камеру струю табачного дыма.
— Ты больной? — спросил насмешливо. — Кто ж тебя оправдает!
— Ну а вдруг.
— Хм, — Хан задумчиво посмотрел варнаку в глаза, покачал головой, улыбаясь. — Тогда пойдёшь, откуда пришёл. Только без руки без одной.
— Чего?
Хан развёл руками.
— Да, — подтвердил он. — Такая пошлина у нас.
И добавил, снимая все неуместные вопросы и недовольства:
— Пацанам есть надо. А тебе без руки удобней будет.
Так вот оно что. Это, стало быть, Михая судили и оправдали, что ли? Взяли «пошлину» и отпустили?
А хан изучающе посмотрел в лицо долгим взглядом, дёрнул губами.
— Я бы тебя судить не стал, мясо, — сказал он. — Кончил бы тебя да и всё. Опасный ты. Но закон есть закон, не мне его нарушать. Ты — отец. Пацаны это чуют, ты им понравился. А мне это не надо. Потому что не наш ты, не правильный. Так что на оправдание не рассчитывай, мужик. Готовься к смерти.
— А давно готов, — мотнул головой Пастырь.
— Угу… Тебе — верю. Обижаться не будешь?
Пастырь усмехнулся.
— А если обижусь, то что?.. Весёлый ты парень, Хан! — сказал он.
«Хитрый, гадёныш!» — подумал, покусывая губу.
— Я не весёлый, — между тем отвечал Хан, каменея лицом. — Я жёсткий и справедливый. Иначе нельзя. Ни с вами, ни, — кивок в сторону зала, — с ними. По тебе же видно, что ты не дурак, мясо. Ты всё понимаешь. Ты бы и сам на моё место хотел, так ведь? Думаешь: вот свалить бы меня и взять пацанов себе под крыло… Только ты на моём месте не нужен никому. Ты и себе не нужен ни зачем.
— Ты сказал, что заодно меня судить будете. Что, ещё кого-то взяли?
— А?.. Да нет, мясо, это наши дела. Чухана одного осудим. Да Стрекозу прицепом.
— А её-то за что?
— За то, что тебя прохлопала. И не положила потом. Мы же чужих на подходах стреляем — нам тут краснуха не нужна. И тебя она сразу грохнуть должна была.
— Сожрёте девку?
— Да ты дурной?! — усмехнулся Хан. — Кончилось всё благополучно, ещё и хавчик лишний — ты — в запасе есть. Так что сильно её судить не будем. И вообще, с девчонками я не строгий. Они мне нужны. Они наше будущее. Кто нам новых бойцов рожать будет, ты что ли? — хохотнул, довольный. — А Стрекоза к тому же и сама тёлка дельная, любого пацана за пояс засунет. Да, мне такие нужны.
— А ты им?
Хан криво усмехнулся, погонял под щеками желваки, прищурился так, что и без того узкие глазёнки превратились в щёлочки не толще спички.
Отбросил окурок в угол.
— Ты, наверное, думаешь, мясо, что я из пацанов говно хочу сделать? — сказал он.
— Не хочешь, — отозвался варнак. — Делаешь. Зверёнышей.
Хан дёрнул губой, хмыкнул. Помолчал пару минут, исследуя лицо Пастыря, словно считал волоски давнишней щетины на впалых щеках.
Потом заговорил, глядя в пол.
Краснуху Хан ненавидел. Эта болезнь сломала ему жизнь, которая шла тихо и спокойно, по накатанной колее — все ориентиры и цели были известны и достижимы.
Студенту спортфака пединститута вагоны разгружать не с руки, поэтому Хан нашёл себе не летний период работёнку попроще, хотя и не так хорошо оплачиваемую — помощником воспитателя в лагере развития и социальной адаптации молодёжи «Гармония», что под Сосновкой. Готовился, так сказать, к будущей профессии — воспитанию подрастающего поколения.
Когда навалившаяся на страну болезнь набрала обороты, он благоразумно бросил институт. Месяц кантовался, сидя безвылазно дома и выходя только по вечерам — на заработки. Заработок был нестабилен и невелик — людей на улицах Спасска появлялось всё меньше, они становились всё безденежнее и в то же время осторожнее и злее. Высок был риск нарваться на краснуху или на пулю. Так что Хану приходилось нелегко. Даже не всегда было что пожрать дома.
