— Но кто же, — воскликнул в отчаянии Джеймс, — кто усовершенствовал заводские установки? Ведь там что-то происходит, вы понимаете? Происходит!
Его слова отскакивали от угасающего сознания ученого, как от обитой резиной стены:
— Никто не в силах ничего изменить. Никто ничего не понимает. Никто не в состоянии мыслить. — Руссмоллер умолк. Потом снова едва слышно произнес: — Я бесконечно устал. Дайте мне заснуть. А лучше дайте мне умереть!
Лицо его замерло. Губы впали. Из уголка рта потянулась тоненькая струйка слюны. Джеймс повернулся и побежал прочь.
Естественные науки и техника разрушают мораль. Их выводы противоречат здравому человеческому рассудку. Они ведут к нигилизму, к отречению от ценностей общественной значимости, к распаду человеческого духа. Их адепты считают природу средством для достижения цели, море — отвалом для отходов производства. Луну — свалкой мусора, космическое пространство — экспериментальным полем. Они рассматривают клетку как химическое производство, растение — как гомеостат,[17] животное — как приспосабливающуюся систему, как связку рефлексов и запрограммированных действий. Они считают человека автоматом, мозг — счетной машиной, сознание — банком данных, эмоции — сигналами, поведение — результатом дрессировки. Для них жизнь — процесс циркуляции, а мир — физическая система.
Они считают историю стохастическим[18] процессом, движение планет — формулой. Солнце — реактором-размножителем, природу — замкнутым циклом, искусство — процессом обучения. В любви они видят взаимодействие гормонов, в смехе — агрессию, в познании — реакцию удивления. Молекула для них — вероятностные поля, атом — геометрическая схема. Все материальное они подразделяют на кванты, все духовное — на биты информации. Их пространство — искривленная пустота, их мир — процесс энтропии. А в конце — тепловая смерть.
Естественные науки не принимают во внимание представлений о человеческих ценностях и идеалах. Они выносят свои приговоры, не задумываясь о потребностях общества. Они выдают свои теории за истины, даже если у этих истин репрессивные тенденции. Они неспособны приспособиться к исторической необходимости. Они отвергают непосредственное познание и ссылаются на лишенные оригинальности наблюдения, эксперименты, статистические данные. Они слепы, ограниченны и стерильны.
Увлечение псевдопроблемами естественных наук ведёт к обеднению психики, к использованию достижений естественных наук в технике для создания угрозы людям и обществу. Усвоение, усовершенствование и распространение естественно-научных и технических идей запрещено и наказуемо.
Джеймс Форсайт не выполнил свою задачу и в результате утратил свою индивидуальность. Однако в том положении, в которое он попал, это не казалось ему столь уж страшным; более того, он даже усмотрел в нем выход для себя, ибо теперь его мучила сама проблема, а вовсе не последствия собственной неудачи. Что все-таки происходило на автоматических заводах, в кибернетических садах, в электронных устройствах, собирающих данные извне и изнутри, сравнивающих и снова превращающих эти данные в импульсы управления? Где люди, которые могли бы воспользоваться такими данными? Или Руссмоллер прав и такие люди перевелись?
Что бы Джеймс ни предпринимал до сих пор, было необычным и даже до какой-то степени опасным, но ведь в конце концов он работал по поручению полиции, которая защитит его и прикроет, если с ним что-нибудь случится. Он обладал даже привилегией, единственной в своем роде в этом государстве непрерывности, — ему разрешено срывать пломбы и разбирать механизмы, не опасаясь наказания. Однако теперь ему предстояло сделать то, за что пощады он не получит, — совершить нечто чудовищное. Но если он хочет разгадать загадку, другого выхода нет. А там будь что будет.
Существовали считанные пункты контакта подземных плоскостей, где находились автоматизированные предприятия, с верхними, надземными, где обитали люди. Правда, каждый магазин-хранилище имел подъемную решетку, на которой снизу подавались заказанные по специальной шкале товары и продукты — причем без промедления, безошибочно и безвозмездно. Со времени введения этой системы люди не испытывали недостатка ни в чем, равно как не существовало и причин эту систему изменить. Любое изменение сопряжено с авариями, заторами, неисправностями, а значит, чревато недовольством, волнениями, беспорядками. Все следовало оставить как есть, «заморозить», и каждый разумный человек должен был с этим согласиться. Поскольку вся система автоматизированного производства и ремонт производила автономно, людям незачем было ее касаться. «Галли»,[19] как называли входы в подземные регионы, потеряли свой смысл и назначение. Их замуровали, и вскоре все уже забыли, где они — теперь покрытые толстым слоем цемента — находятся: под высотными зданиями, площадками для игр, под мостовыми или под зеленью лужаек в парках.
Только чистой случайностью можно объяснить, что Джеймс все-таки обнаружил один из стоков — в зоопарке, на дне огромного аквариума с подогревом воды, который был скорее искусственно воссозданной частицей южных морей с их причудливо окрашенными подводными обитателями. Посетители могли познакомиться с этим миром, опустившись вниз в самодвижущихся аппаратах, напоминавших стеклянные водолазные колокола. Сидишь в кресле-раковине, вокруг плещется зеленая теплая вода, а ты, включив двигатели, бесшумно и легко скользишь по подводному великолепию. Сквозь прозрачную панель пола можно наблюдать за фантастически красивым искусственным морским дном, сквозь боковые иллюминаторы разглядывать стайки ярких рыбок. Во время одной такой прогулки Джеймс обратил внимание на крупную толстую рыбину, которая, лежа на боку, зарывалась в жидкий придонный песок. Когда поднятые ею облачка песка улеглись, его глазам открылся вдруг металлический обод, охватывавший крышку, на которой еще можно было разобрать слова: «Вход воспрещен!».
В этом подводном лазе Джеймс усмотрел последний шанс к разгадке тайны. Проведя ночь без сна, измученный страшными видениями, он на другой день отправился в зоопарк и сел в стеклянный «колокол». Ему пришлось долго искать нужное место, он снова и снова опускался на дно и включал на полную мощность сопла двигателя, которые гнали волну и сдували придонный песок.
Едва обнаружив галли, Джеймс тут же посадил прямо на него свой аппарат. Потом достал из внутреннего кармана широкого пиджака фен на батарейках и направил сильную тонкую воздушную струю на напольную панель из органического стекла. Его расчеты оправдались: тепла хватило, чтобы расплавить стекло. Он описал круг несколько большего диаметра, чем внешний обод крышки галли. Когда осталось растопить слой стекла по окружности на какие-то несколько миллиметров, поднял «колокол» над стоком, а потом резко опустил. Выпуклая крышка галли ударила по наведенной обжигом окружности стеклянной панели, и та отскочила. В «колокол» просочилась вода, но ее было немного. Хуже другое: внезапно возникшее давление на барабанные перепонки.
