- Пусть этот человек скажет свои слова. Я хочу знать, что это
за слова, ради которых кладут свою жизнь под копыта лошадей.
И сказал Пилат Иуде:
- Говори свои слова. Но если они только звуки - пеняй на себя.
Я слушаю. Говори же.
И плакал Иуда. И злы были его слезы. И говорил Иуда с Пилатом.
- Цезарь - в Риме. Господь - в небе. Ты - здесь.
Дай мне власть над людьми. Не синекуры прошу себе.
Не ту власть алкаю, которая славу дает. Той власти взыскую, за которую ненавидят.
Ненависть и повиновение - вот чего я хочу. Хочу, чтобы души пополам рвались.
Хочу чтобы при виде меня одной половиной души боялись меня до ужаса, леденящего мозг, а второй половиной души ненавидели меня за страх свой.
Дай мне такую власть. Ты - можешь.
И слушал его Пилат. И так сказал:
- Редко я слова, которые хочу слышать. И ни разу - слова,
которые хотел бы сказать я сам.
Ты первый сказал мне такие слова. Я дам тебе власть, который ты взыскуешь.
Тебя будут равно бояться и ненавидеть. Я все сказал. Ты - мой должник.
Назначил Пилат Иуду мытарем - сборщиком налогов. Налогов Великой Римской Империи.
И всяк стал равен перед Иудой: крестьянин и первосвященник.
И все боялись и ненавидели Иуду.
Кто любит платить?
Кто откажется платить Риму?
Жил Иуда, тешась отмщением. Но встретил он на пути своем одного из
многих прочих.
Такого не похожего на многих прочих....
В углу что загремело и Женька отложила страницы...
Глава семнадцатая
Домовой. Воспоминания о сверчке
Оказалось, что это Самовольный Домовой, задремал, и упал с табуретки. Он тут же вскочил, собрал листки с пола и сел писать.
-Вот. Наконец событие. Упал с табуретки. Ждешь случая - не случается. Мало стало. Случаев. В детстве у меня был. Случай.
Я маленький все вертелся. И дедушка мне говорит:
- Что ты вертишься, словно у тебя в заду сверчок?
А я засмеялся так. Весело. Басом. Как дитя. И слышу: " тыррррь Тыррррь... тырррррь..." Трещит кто-то. И тут. Мне стало щекотно. Прямо в попке. И тырррь-тырррррь... А мы сидим вкусно. Обедаем. Боюсь я выйти из-за стола. Съедят все. У них ложки. По полкотла сразу в каждую. Входит. Сжался весь. Терплю. Так щекотно! Так щекотно! Давай я скорее. Мясо хватать из котла. А самого смех. Разбирает. И мясо у меня не лезет. А из глаз и изо рта слезы. А оттуда, на чем сижу, что прижимаю: тыррррь-тыррррь! Да заливисто так. Дед мой кааак рассердится!
- Срамник! Из него наружу трещит все, а он мясо в рот пихает!
А тут как растырькалось! Я аж подпрыгнул. А ложка прямо. В живот мне запрыгнула. Только булькнуло. Дед совсем разбушевался:
- И так в доме ложек не хватает! Мало ему мяса! Он еще и ложки глотает! И еще свиристит неприличным местом и образом!
Чего он в этом месте неприличного нашел, когда оно у всех имеется? И у него. Тоже. А я как ложку проглотил, стал хохотать сильно. Не от радости. От невыносимой щекотки. Двумя рукам попку зажимаю, по всей лавке. Прыгаю. Словно гвозди забиваю. А все: тыррррь-тыррррь-тыррррь
Дед говорит:
- Много видел нахалов, но такого, чтобы он сам из себя непотребности всяческие выколачивал, такого не видывал.
И пошел во двор. И принес вожжи. И почему-то ко мне подходит. И тут я его почему-то любить меньше стал. Значительно. Вскочил я на скамейку, а сверчок такую тырррьку выдал, что даже дед рот открыл. А сверчка тут выдуло и дедушке прямо в pот.
И у него из уха: тыррррь-тырррь-тырррь...
Тут дедуля мой как врезал по избе! Певец такой есть Газманов называется. Мне его припев очень нравится. Там два раза через голову надо перевернуться, потом ножками растянуться и еще чего-то. Дед мой в тот раз круче выдавал. Он даже на уши. Встал. Потом притомился. По полу стал. Ползать.
Папаня домой приходит. Дед сидит и по уху себя - хлоп! А из уха: Тырррь-тыррррь-тыррррь
Папаня ко мне:
-Ты дедулю тырькать заставил?
Потом уже я объяснил. Папане. Когда он выпорол. Горяч папаня. Но отходчив. Бывало выпорет - и отойдет. Потом опять подойдет и опять выпорет. Отходил он часто. И всегда возвращался.
А дед так и ходил со сверчком. Идет бывало по деревне. Потихонечку. Так. Кааак вдруг. Припустит. Это значит - сверчок. Событие!
Мысли бывают. Редко....
Домовой так увлекся своими записями, что задумался и задремал. Тихонечко подошла к нему бабушка Горемыкина, накрыла своим платком, аккуратно из спящих рук перо вынула. Погладила по голове и пошла к столу. Села напротив Женьки и стала писать свои неспешные мемуары...
Глаза восемнадцатая
Мемуары бабушки Горемыкиной
Вот что выводила ее рука:
... не знаю даже, почему, но перед революцией что-то упасть должно. Во время первой революции я с печки упала. Во вторую - рояль. Но это после. А сначала я царя встретила. И было эта так:
Сижу я ночью на ведре. Это я так за хлебом ходила. И не только я. С хлебом плохо было. Очереди занимали с ночи. Зима - холодно. Вот и приносили с собой ведра и угли. В днище ведра дырочки просверлены. Насыпаешь угли, ставишь на него кверху дном ведро, сам на него садишься. Тепло, у костра так не согреешься.
Сидела я так на ведре. Под утро заснула. А тут кричат:
- Царь поехал! Царь поехал!
Я пока глаз продрала, только задок саней, да конвой казачий увидала. Вот так я царя видела. А потом все некогда было. После революции и вовсе его увезли куда-то и совсем расстреляли. Я, хотя и видела царя раз всего, все одно жалела.
Но это тоже после. А сначала был февраль. И барыня рояль продала, стали его выносить. А дворник очень пьяный был. И упал рояль с лестницы. И денег за него барыне не отдали. И плакала барыня, потому что - голод.
И началась революция. Ночью чуток постреляли, а утром везде музыка играла. Все ходят с красными бантами, обнимаются, целуются! "Свобода!" кричат.
А во дворе нашего дома лежал на снегу убитый ночью Вася-юродивый, который всю зиму босиком бегал. Он конечно дурачок был, но только совсем безобидный. Вынесла я из дома простынку, мне барыня велела, н накрыла его. А он смотрел в небо голубыми глазами и улыбался чему-то.
Снег ложился ему на лицо и не таял.
А я вдруг вспомнила, как он прибегал к нам накануне Покрова, и я поила его чаем на кухне. И пришла барыня. А Вася пил чай из блюдечка и говорил, сияя голубыми глазами, что накануне праздника надо на ночь загадать желание, и просить Покрова, чтобы желание это исполнилось.
Барыня смеялась очень, и спрашивала Васю, что он сам просил у Покрова?
Вася размачивал в чае баранку, и смущался.
- Я, барыня, - говорил он, - сказал Покрову: Покров, Покров, покрой землю снежком, а меня сделай женишком.
Тут он совсем засмущался и убежал, схватив шапку. А барыня смотрела ему задумчиво вслед, и сказала:
