– Как я тебя люблю!
Лесной Пожар вздрагивал от не прошедших еще напряжения и возбуждения. Леопарды одобрительно хлопали его по плечу, спине, целовали. Вдруг Лесной Пожар замолчал, ощупал пояс и уставился на свои пустые руки. Челюсть у него отвисла. Он взглянул туда, где на голой земле под деревом лежали его оружие и украшения. Скрипнул зубами. Схватил копье и с силой вонзил в ствол дерева.
– Лесному Пожару не осталось алого пера!
И разразился слезами.
Юноши окружили его, стараясь успокоить песнями и ласковыми словами. Лесной Пожар шмыгал носом и глотал слезы. Свирепый Лев обнял его за шею, поцеловал и сунул в руку алое перо.
– Вот, Лесной Пожар, тебе алое перо!
– Нет, нет! Не хочу!
– Вот тебе еще перо…
– И еще…
– Я хотел, чтобы у вас были перья. Когда я увидел их, то сказал себе: вот перья для Свирепого Льва, и Бешеного Носорога, и Разящего Орла…
– У Лесного Пожара бусы из алых ягод…
– У Лесного Пожара ножные браслеты из алых ягод…
– Лесному Пожару – алые перья!
– Нет, нет. Не в этот раз. Вы правда хотите?…
– Наклони-ка голову…
– Вы уверены, что так надо? Не потому отдаете, что я сдуру расплакался?
– Воткнем их спереди, вот так!
Лесной Пожар задрожал и засмеялся сквозь непросохшие слезы. Поднял с земли и надел на шею бусы из красных ягод, на лодыжки – такие же браслеты. Разящий Орел снял с плеча трехструнный инструмент и запел, подыгрывая себе:
Лесной Пожар спалил дерево от корней до вершины!
Лесной Пожар вырвал красные перья у солнца!
Лесной Пожар высоко подпрыгнул на месте. Потом побежал по широкому кругу голой земли под деревом, подскакивая и размахивая руками, будто крыльями, кренясь на бегу, как нападающая птица.
– Смотрите на меня! Я умею летать!
– И я умею летать!
– И я!
Он остановился, подскакивая на месте и продолжая размахивать руками.
– Смотрите на меня! Я – прекрасная птица!
– Он – прекрасная птица!
– Я – прекрасная птица! Смотрите на меня! Слушайте меня! Любите меня! Я – прекрасная птица!
Он пригнулся, подражая орлу, падающему на добычу, и подлетел к Старейшему.
– Я – Прекрасная Птица?
Старейший обвел всех взглядом; лицо его было строго. Поднял копье. Все торжественно повторили его движение. Воцарилась тишина. Старейший опустил голову. Лесной Пожар стал на колени.
Старейший медленно положил копье ему на плечо и возгласил:
– Прекрасная Птица!
Прекрасная Птица с сияющим лицом встал с колен, плача и смеясь от счастья. Разящий Орел обнял его за плечи и поцеловал.
В наступившей тишине послышалось отдаленное гуканье и повизгивание. Леопарды как один повернули головы на звуки и стали пристально вглядываться в высокую траву равнины, гуканье приближалось, трава зашевелилась – это стая шимпанзе возвращалась под тенистый полог дерева. Молодые обезьяны завидели людей и пронзительно завизжали. Самки с детенышами бросились назад и скрылись в траве. Молодые шимпанзе принялись подпрыгивать, угрожающе оскалив клыки. Леопарды стали в боевую позу. Вожак стаи поднялся на задние лапы, по плечи высунувшись из травы, показал клыки и злобно заворчал. Леопарды захохотали и замахали копьями. Вожак начал подскакивать, рыча и колотя лапами по земле. Молодые Леопарды со смехом передразнивали его. Но старшие стояли спокойно, положив копья на сгиб руки и снисходительно улыбаясь выходкам молодежи. Вожак перестал прыгать и медленно и неуклюже заковылял на задних лапах прочь сквозь высокую траву. Только зайдя в нее по плечи, он опустился на четвереньки и вразвалку удалился за стаей.
Когда шимпанзе скрылись из виду и напряжение спало, вновь раздались пение и смех. Старейший взглянул на свою короткую тень, едва выступавшую за пальцы ног. Потянулся и скривил челюсть в чудовищном зевке. Остальные как по команде тоже принялись зевать и побрели к подножию дерева. Каждый говорил что-то, мало слушая других.
Это были речи, в которые Пальма или Уклейка не подумали бы вникать. Они бы поняли, будучи женщинами, что смысла в их словах нет ни капли. Это было не более чем выражение эмоционального состояния, так что каждый из Леопардов говорил или пел ни для кого – для собственного удовольствия. Движения тела, песня, вылетавшая из гортани, были неким сообщением, одновременно общим и неопределенным, как и мысли, его родившие. В нем были и насмешка над шимпанзе, и радостное предвкушение полуденного сна и любви – любви, столь же бессознательной, как сон. Один снял с плеча свой инструмент – лук, на котором были натянуты три тетивы, другой – легкий барабан. Все как попало побросали оружие на землю возле отходящих от дерева высоких корней и уютно устроились, старые и молодые, на естественном ложе, так что, казалось, дерево у подножия оделось кружевом из смуглых и гибких тел. Узорчатая тень скользила по ним. Пение постепенно стихло, сменившись нежным бормотанием и тихим воркованием, с которым они принялись обниматься и ласкать друг друга. Долго они тешились любовью, но вот жара и усталость сморили их, и они погрузились в сон.
Но спали не все. Один юноша не стал искать себе место в тесной массе тел. Но он и не избегал товарищей, не перешел на другую сторону дерева, где было свободно. Вместо этого он сел у самых ног отдыхающих и, уткнув подбородок в колени, время от времени молча поглядывал по сторонам и осторожно трогал лодыжку, на которой красовалась огромная шишка, а под ней, на ступне, темный продолговатый синяк. Юноша то поглаживал опухшую ногу, то растирал ее, перебегая взглядом по лицам охотников, которые или занимались любовью, или засыпали, открыв рты и похрапывая. Разок юноша ткнулся свалявшейся бородкой и усами в колени и прикрыл глаза; но вскоре разлепил веки и опять украдкой взглянул на товарищей.
Прекрасная Птица лежал, прижавшись к мальчику, чья голова покоилась на его согнутой руке. Он приоткрыл сонные глаза, увидел сидящего и усмехнулся. Так же сонно показал ему язык, набрал воздуху и тихонько запел:
– Нападающий Слон хлопнулся носом перед антилопой!
Сонное общество задвигалось, послышалось фырканье, смешки, впрочем, ленивые, как над порядком надоевшей шуткой. Мальчик, лежавший с Прекрасной Птицей, усмехнулся, глядя на юношу с распухшей ногой, и тесней прижался к своему другу. Прекрасная Птица, не раскрывая глаз и по-прежнему кривясь в усмешке, снова высунул язык.
Нападающий Слон ничего не ответил насмешнику, отвернулся и убрал руку с лодыжки. Он сидел, уставясь в землю, на разбросанные инструменты. Его хмурый взгляд перебегал с барабана на лук с тремя тетивами, на лежавшую у ног флейту из белой кости. Протянув руку, он поднял флейту и поднес к губам. Приготовился заиграть, но взглянул искоса на Старейшего и медленно положил флейту на землю. Позади кто-то шепотом произнес:
