Девять дней, думал я. Если, конечно, он не врёт. Еще немного, и я стану никем для нее. Пустыми ячейками в ее памяти. Каким всю жизнь был для всех. Никем.
— Дур-рак, — криво усмехался человек с экрана. — Не, ну правда, дурак. Трахнул бы девушку, пока она тебя узнаёт… что тормозишь-то, девственник?
Катя подняла на меня глаза. А я опять не знал, что ответить.
— Это потому, что нашему Димону по жизни никто не даёт, — кажется, YETY обращался уже к ней. — Могу поспорить, что никто. Так и будет дрочить за копейки в своей Римской Империи. Вслепую, ха-ха…
Я отступил на шаг.
— Да, кстати, — продолжал YETY. — Я тут вот что понял, ребята. Вы оба в реале никому не нужны. Вы — неудачники. Это хорошо, что у вас не будет детей, потому что они стали бы такими же уродами.
Я ударил ногой в телевизионную панель, и она на миг выгнулась, перекосилась и наконец лопнула, рассыпавшись искрами. А потом все исчезло.
* * *
Я очнулся в своей постылой комнате, под утро. Вижн-дивайс еще работал, и в сумерках я видел опрокинутые стулья, сдвинутый стол и подушки, разбросанные по полу. Излучатели остывали.
Дверь по-прежнему была заперта изнутри. Может быть, родители стучались, а может, и нет.
Утром девятого дня я снова отправился в больницу. «Динамика отрицательная», — хмуро сообщил доктор. На его языке это означало, что дело обстоит очень и очень плохо. Я и сам знал, что надеяться больше не на что. Сказка кончалась.
— Прости, Katenok, — сказал я тихонько. — Я не успел.
Ее ресницы даже не дрогнули.
Я брел по широким окраинным проспектам, пряча слезы под темными очками. Стимулятор сетчатки не выносил влажности, и пару раз я чуть не попал под машину. Подвернутая нога все еще болела.
Рядом тормознула знакомая ржавая тачка. «Эй, парэнь, — окликнул меня бородатый водитель. — Садись, по пути».
Я не сразу сообразил, куда он меня везет. При свете дня местность вокруг выглядела совершенно незнакомой. Только когда где-то за высотными домами засвистел тепловоз, я понял, что именно сюда мне и было нужно.
Сидя в траве возле железнодорожной насыпи, я то впадал в сонное оцепенение, то просыпался от грохота проезжавших поездов. Кажется, моросил дождь; мне было все равно. Мы оба не нужны никому, думал я. Бедная девчонка из провинции и девственник-визионер, увлеченный порно-графикой. Вдобавок почти слепой.
Мой доктор был неправ. Мы не могли быть счастливыми. Никто не бывает счастлив вместе. Никто не может помочь друг другу. И наши игры написаны именно для того, чтобы мы это поняли.
Солнце садилось (Russian Sunsets, — пробормотал я с горькой усмешкой). Вижн-дивайс переключился на ночной режим. Картинка прояснилась: в высотных домах одно за другим загорались окна.
«Встань, Demon, — сказал я сам себе. — Пусть это будет твой последний закат. Ну и черт с ним».
Ты видишь, chekhov, насколько хреново мне было.
Замерзший и мокрый, я вошел в подъезд. На этот раз там даже не горели лампочки, но стимулятор зрения позволял мне по-кошачьи видеть в темноте; лифт вознес меня на пятый этаж. Дверь на площадку так никто и не починил. Тем лучше, думал я. Тем лучше.
Звонок прозвенел в глубине квартиры. Я стоял и ждал, держась за стену.
— Итак, ты здесь, — сказал Тимур холодно. — Наш мстительный Demon. Ну, заходи, заходи.
Он был в несуразном махровом халате, как после ванны. Это наполнило мое сердце неотчетливой тоской. В его комнате были включены излучатели — это я понял по еле слышному гудению, доносившемуся оттуда. Впрочем, в комнату он меня не пригласил. Включив на кухне свет, он усадил меня на стул и сам уселся напротив.
— А теперь скажи мне, Demon, как получилось так, что мною интересуется следователь?
Он уперся локтями в стол. Кухонный нож лежал в стороне. Почему-то я остановил на нем взгляд, Тимур заметил.
— Не знаю, — ответил я.
— То есть, это не ты застучал?
Жаргон девяностых прочно въелся в его сознание, решил я.
— Нет. Я бы сделал иначе. Если бы смог.
Как обычно, он криво усмехнулся:
— Не сомневаюсь. Только ты не сможешь. Ты просто маленький неудачник, о чем я тебе уже говорил.
Не глядя на меня, он повернулся к холодильнику. И достал оттуда (я удивился) бутылку настоящего французского шампанского.
— Давай-ка мы с тобой выпьем, — сказал он. — За конец моего бизнеса. Дело в том, что ты серьезно подставил меня, партнер. Ты и твоя неуместная спасательная операция.
— Я не хочу пить.
— А придется.
Пробка хлопнула в его руке. Жидкость разлилась по бокалам.
— Только вот что, — провозгласил он несколько театрально. — Раз уж я все равно выхожу из бизнеса, я не откажу себе в удовольствии устроить один маленький action. Специально для уважаемого следствия.
Я не понимал, о чем он говорит, пока не увидел у него в руке упаковку странных голубоватых таблеток. Я уже видел что-то подобное раньше.
Растворяясь в пузырящемся и шипучем, таблетки тоже шипели и пузырились.
— А потом ты примешь ванну, — негромко, ласково сказал он. — Там тебя найдет товарищ следователь. И наконец поймет, что доверия твоим словам мало… зачем доверять наркоману, да еще синхронисту?
Я попробовал встать. Но YETY очень твердо (как он умел) взял меня за плечи и водворил обратно.
В его руке был кухонный нож. Наконец-то мне стало страшно.
— Пей, — предложил он. — Пей, Димон. Давай… за твою любовь. За любовь до смерти.
И я выпил. Зубы стучали о стекло. Дождавшись, пока мой бокал опустеет, он выпил и сам — и опустился на стул напротив меня, удовлетворенно улыбаясь.
— Я прослежу, чтобы тебе было не больно, — сказал он. — У нас есть часа полтора, а затем…
Не дослушав, я вскочил и опрокинул стол. Бутылка полетела на пол и разбилась. От неожиданности YETY даже отпрянул, но тут же подхватил нож и ринулся ко мне: «Куда, у. бок?» — рычал он. Игры тоже кончились, понял я. Оглянувшись, я понял еще кое-что, что можно было сделать: я протянул руку и выключил свет.
Мой мощный вижн-дивайс превратил темноту в сумерки. Я видел, как в окне поблескивали рельсы железной дороги, видел даже зеленый свет семафора. Луна не была видна на этой половине неба: она только блестела на рельсах и на мокрой траве и растекалась мертвенным светом по лужам.
YETY меня потерял, а я его видел отлично. Размахивая длинными руками, он ощупью выбрался из-за опрокинутой мебели и рванулся ко мне; но я встретил его ударом ноги по ребрам, таким же точным ударом, как когда-то по экрану телевизора. Он охнул, но нож не выронил. Хуже того: мигом сориентировавшись, он замахнулся, и если бы я не заслонился табуреткой, мне пришлось бы плохо.
