Хейальтаэ опускает руки вдоль тела и откидывает голову. Сияние его кожи медленно гаснет. Люнеманн молчаливо улыбается. Наконец, лаэкно изящно копирует эту х’манкскую гримаску.
— Вы рассчитываете, что Анкай вновь предоставит дворец менкетаинри для саммита?
— Более того, я уверен, — низкий голос х’манка мелодично вибрирует.
Ррит, склонившись над креслом, неотрывно смотрит на хозяина. Тот слегка щурится.
И Хейальтаэ понимает, что дал им согласие.
Начальник Порта провожает взглядом удаляющуюся фигуру. Струящиеся одежды, сетка люминесцентных нитей поверх; слишком крупный череп, слишком тонкие и длинные руки — на взгляд х’манка лаэкно выглядят жутковато, похожи на человеческих детей, страдающих дистрофией. Но привычка заглушает инстинктивное отвращение: Рихард умеет видеть красоту по канонам любой расы. Хейальтаэ — истинное произведение искусства.
Люнеманн кладет ладони на край стола. У него крупные белые кисти с длинными пальцами и аккуратными ногтями; кончики пальцев чутки, как у слепого, хотя Рихард никогда не жаловался на зрение. Он кинестетик: чувство осязания развито у него сильнее, чем обычно случается у людей, и наслаждение миром приходит через прикосновения.
Он любит красивые вещи, но предпочитает подбирать их не по цветовой гамме, а по фактуре поверхности. Цвет не должен бросаться в глаза, и только; гладкость эмали, холод металла, разные сорта бархата и сукна, жемчуг, дерево, друзы кристаллов, чернь и скань, скульптура — этим Люнеманн балует себя, собирая фантастические интерьеры в покоях своих дворцов. Обстановка конференц-зала скромна, если не сказать — скудна, но и здесь, на огромном столе, пара-тройка безделушек радует его пальцы.
Раковина каури подставляет черепашью пятнистую спинку; холодная и твердая, она все еще хранит эхо сгинувшей жизни.
Глава охраны наклоняется к плечу Люнеманна, и одна из его кос соскальзывает Рихарду на грудь. Волосы и кожа ррит излучают запах очень дорогих человеческих духов. Это неудивительно, если знать, что такое кемайл.
— Рихард, — спрашивает заместитель, — все в порядке?
И только тогда Люнеманн начинает смеяться. Безмятежно раскинувшись в грозном вольтеровском кресле, он хохочет со вкусом, с удовольствием, со знанием дела, как человек, всерьез намеренный заменять минутами смеха не дозволенные ему выходные и отпуска.
— Рихард? — от изумления в речи заместителя обостряется акцент, и имя звучит подобно рритскому — «Р’йиххард».
— Ты знаешь, что случилось на самом деле?
— На самом деле? — ррит встревожен. — Хейальтаэ представил ложные сведения?
— Он был вынужден. Он знал, что я прощу, — все еще со смехом произносит Рихард, сжимая пальцами переносицу.
— Я допустил просчет, — сокрушенно говорит заместитель.
Люнеманн ловит его за косу, не позволяя выпрямиться.
— Я же сказал, что прощу, — Начальник Порта в превосходном настроении, он давно не был в настолько добром расположении духа. — Он Атк-Этлаэк! Гроссмейстер! Он не может проигрывать недостойно! Представь Хейальтаэ ситуацию такой, какой она была на самом деле, его бы оплевали свои. И лишили титула.
— Понимаю. Но я должен был знать.
— Серокожий мог доверить такие интимные детали только мне, — кривит губы Рихард. — Хорошо. Ты знаешь, что еще в начале тысячелетия лаэкно напропалую нарушали конвенцию о невмешательстве.
— Они играли, — кивает ррит.
— О да. Они нас дразнили, — Люнеманн щурится почти мечтательно. — И потом выплатили изрядную сумму за сокрытие неприятных сведений. Капитан «Дикого яблока» как раз перед отлетом на Землю случайно на эти сведения наткнулся. А поскольку он уже начал праздновать выход на пенсию, и к тому же был истинный «кролик Роджер», то решения принимал быстрые и жесткие. «Дикое яблоко» — «левиафан-7703L», тяжеленькое корытце. Капитан приметил на поле две рядом стоящие «тарелки», сел на них сверху и раздавил.
— Это была не случайность?
Рихард хмыкает.
— Никоим образом. Для Хейальтаэ и случайность унизительна, но неслучайность значит, что он проиграл игру, притом не личную и не родовую, а игру рас.
— Ты отпустил капитана.
— Он милейший человек. — Люнеманн осторожно, без стука, перекладывает раковину на стопку электронных листков. — Во сколько назначено Чиграковой?
— Еще четыре минуты.
— Но она уже ждет?
— Восемь минут.
Начальник Порта касается сенсорной панели и просит секретаршу пригласить.
Их трое, сестер-близнецов Чиграковых. Об этом знают немногие, и Начальник Порта — в их числе. Таисия, Ксения и Анастасия. Однажды Люнеманну довелось видеть всех вместе. Зрелище сродни джунглям Терры-3, гоночным трассам Маргариты или сафари на Фронтире с боевыми нуктами, но менее безопасно для наблюдателя. Втроем сестры представляют собой команду ксенологов-дипломатов, специализирующихся по экстремальным ситуациям и пограничным состояниям.
А еще они, дипломаты, представляют смутную и величавую громаду Седьмой Терры, окутанную туманом жесточайшей закрытости. Тайны влекут; Рихард предпочитает отметать все домыслы разом, чтобы не погрязнуть в них, ища истины. Но нельзя не признать, что три привлекательные, русоволосые и черноглазые женщины, находясь рядом, кажутся выведенными искусственно. И вовсе не из-за подчеркнутой похожести друг на друга…
Она сейчас одна. И просто хороша собой.
Ррит застывает черным силуэтом на фоне окна. Люнеманн кожей чувствует его беспокойство: ему не нравится Чигракова, он чует в ней странное, непривычное, то, чего нет в прочих известных ему х’манках.
Рихард не видит причин для тревоги. Это семитерранка, и семитерранка из особых структур. В чем и заключается весь секрет.
— Местра? — любезно начинает он.
— Чигракова, — удивляется та. — Разве вы…
— Простите меня, местра, — сейчас Начальник как никогда похож на добродушного старика, — я все же хотел бы знать, с которой из вас разговариваю.
Она встряхивает кудряшками — милым детским жестом, демонстрируя, что тоже искушена в мастерстве масок.
— Анастасия.
…и все же они отличаются от жителей прочих колоний. Никто не распознает сразу колониста со Второй или Восьмой Терры, но Седьмая, она же — Урал, накладывает на человека печать. Замкнутые, самоуверенные, остро чувствующие грань между своим и чужим, уральцы доброжелательно-холодны, но что-то в них до странности влечет к себе. То ли уверенность эта, непререкаемый дух победы, то ли проблеск тайны, загадочной семитерранской души, к которой никогда не будет допущен сторонний…
