— А вы слушайтесь! И Голос что-нибудь придумает!
Виктор поднялся.
— Василь, я бы рад поверить тебе. Честно. Только я не понимаю этих придумок. Мне кажется, они не совсем работают, потому что их не понимает никто.
— Ну и идите, — обиженно сказал мальчишка.
Спина, плечи, голова на тонкой шее застыли неподвижно. Виктор сделал несколько шагов к ферме и вернулся.
— Василь, можно тебя спросить?
Мальчишка бросил камешек в кратер.
— О чем?
— Что ты здесь делаешь?
— Смотрю.
— Зачем?
Василь промолчал.
— Ты сам так решил? — наклонился Виктор.
— Это секрет.
— Понятно.
Мальчишка раздраженно двинул плечом.
— Будто вы что-то понимаете!
На том и расстались.
Всю дорогу вниз, к городу, Виктор ждал, что вот-вот подломится нога, или пальцы, сжавшись в кулак, выстрелят в подбородок, или зубы прокусят язык.
Не случилось. Ничего не случилось.
Он спустился, пересек тихую Светлую, и двинулся по Центральной. Справа медленно, угрюмо наплывал вокзал.
И все же. Наговорил с мальчишкой на десять наказаний — и ничего. Может, это потому, что давно уже все передумано, за все получено и даже не один раз? Или слова в их комбинации не представляли опасности? Или потому, что Василь не воспринял?
А если и не должно быть за это наказания? Говорилось-то сухо, без эмоций, без переживания, соответственно, и реакции никакой. Маркеры не сработали, Рыцев вне подозрений.
Логично?
Виктор убрал свалившиеся на лоб волосы, в очередной раз пожалев об отсутствии шляпы.
Вокзал рос, забирался сводом к тугим облачным связкам, переплетения балок проглядывали сквозь прорехи. По другую сторону улицы за длинным складским зданием желтел свежим песком раскоп. В такт шагам он по-крабьи, боком, сдвигался за спину, уступая место бурой траве и мертвой погрузочной платформе. Платформа кренилась, выступая надгробной плитой самой себе.
Туфли шаркали по асфальту.
Виктор подумал, что пумпышники, сборщики урожая, наверное, и обедают там, в полях, не появляясь в городе. Пусто.
Будто он один в Кратове. Неприкаянный следователь с шумом в голове и стуком давнего дела в сердце.
Интересно, чем тут занимались его коллеги? Добросовестно изучали видеоотчеты? Дохли от скуки? Собирали пумпых вместе со всеми?
Кстати, подумалось ему вдруг, а сбор пумпыха, он случайно выпал на это самое время? Связано ли исчезновение Неграша со страдой? Скорее, конечно, это необязательный атрибут, но и людей, и, соответственно, глаз тогда было бы больше…
Пусто.
Виктор добрел до кафе, в котором завтракал, сойдя с поезда. Зайти? Он мазнул взглядом по витрине. Зал был пуст, стойка тоже. Нет, не удобно. Хотя Магда, да, Магда — интересная женщина. Сильная, это чувствуется. Но его кинуло не в ее постель. Впрочем, может еще закинет. За две-то недели.
А Вера…
У него редко при встречах с женщинами возникало чувство, что с этой женщиной он хотел бы жить вместе.
С Верой — хотел.
Но даст ли эта — рад, брат, град — тварь? И захочет ли Вера уехать из Кратова? Позволят ли ей, вот в чем вопрос.
Кондитерский магазинзик в доме за вокзалом был открыт, и Виктор, подумав, вступил в его сухое, розовое нутро. На близком прилавке в два ряда лежали сладости. Зеленые, коричневые, красные. Справа — леденцы, слева — шоколадные фигурки. В центре — "медальки" печенья на россыпях белого драже.
Виктор принюхался.
Сладости почти не пахли.
— Запах — самое сложное в синтезировании пищи, — из глубины магазинчика выступил сутулый старик. — Даже мясо здесь по большему счету пахнет пумпыхом.
— Я знаю, — сказал Виктор.
— Пустынников, — подал руку старик.
— Рыцев.
Старик посмотрел на него, улыбаясь.
На нем была старая вязаная кофта, наверное, еще с Земли, рубашка и мятые брюки. Руки его, опущенные на пластик прилавка, слегка подрагивали.
— Мои конфеты тоже не пахнут, — сказал он. — Но над вкусом я поработал. От шести до девяти месяцев у меня уходит на новый вкус. Хотите попробовать?
— Не откажусь, — сказал Виктор.
— Это приятно.
Пустынников, наклонив голову, сместился к шоколаду, поднял прозрачную крышку. Сложенные щепотью коричневые его пальцы поплыли над елочками, ежиками и зайцами.
— Вот это.
Он выбрал шоколадную раковину, завернувшуюся плоской спиралью, и протянул ее Виктору. Рыцев взял, бравируя, положил в рот целиком.
— Тает плохо, — предупредил Пустынников.
— Угу.
Виктор принялся жевать.
Вкус был странный. Приторный, вязкий. Конфета прилипала к зубам и к небу. Но все же…
Виктор прикрыл глаза.
Нет, он не помнил такого вкуса. Честно говоря, он давно уже забыл, что ел не только на Земле, но и на корабле-ковчеге, запах, цвет, консистенцию.
Все забыл.
— Странно.
— Не совсем удачно, да? — Глаза у Пустынникова были тревожны. — Где-то я, наверное, не то добавил. Мне, правда, казалось, что это достаточно близко к настоящему шоколаду.
Виктор помотал головой.
— Да нет, вполне. Запить бы только.
— Это пожалуйста.
Старик ушел в боковую дверцу и вернулся со стаканом воды.
— Мне сказали, — Виктор отпил, — что о пропаже Неграша вы знаете больше, чем кто-либо здесь или в столице.
— Они правы, — просто ответил Пустынников.
Виктор отпил снова.
— Но вы не упомянуты в отчете Шумнова.
— И это так, — старик принял стакан обратно. — Я нигде не упомянут. Тем не менее, и Игорь Шумнов, и все остальные непременно приходили ко мне.
— Почему же тогда?…
Пустынников улыбнулся.
— Разве они здесь что-то решают?
— Изви… ните.
Воздуха внезапно стало не хватать.
Виктор, багровея, прислонился к стене. Затем сполз по ней ниже на ватных, подминающихся ногах. Как я рад, зараза, как рад!
Вдохнуть никак не получалось. Взгляд поплыл, расфокусировался, два растущих из одного Пустынниковых уставились на Виктора доброжелательно, но с легким сожалением.
На улицу, конечно, на улицу. Здесь — крамола. Кто же решает? Никто не решает. Наставляет, советует. Слушайся, слушайся.
А конфеты хорошие.
Виктор упал, прополз к выходу, безжалостно скребя локтями по полу. Скатился с низкой ступеньки.
Воздух со свистом хлынул в легкие.
Дышать, дышать. Виктор смотрел на облака, тяжелыми складками занавесившие небо. В проходе между стеной и прилавком, не покидая своей кондитерской, стоял Пустынников. Не подходил, и это было хорошо.
— Вы… там… — махнул рукой ему Виктор. — Стойте.
— Стою.
— И все… так?
