– Доктор! Смотрите!
Кто-то из монтажников, увивавшихся вокруг звездолета, нажал, должно быть, кнопку катапультирования, ибо узкий входной люк раскрылся, а шестерни, звездочки и приводные ремни пришли в действие. К образовавшемуся в корпусе отверстию устремились три предмета, походившие на автомобильные шины пяти футов в диаметре. Средней шиной был пилот звездолета, а те, что катились по бокам от него, имели металлический отблеск. От них к пациенту тянулось множество трубок. Вероятно, пищевые баки, подумал Конвей. Эти две шины остановились у люка, а пациент, из тела которого по-прежнему торчала одна из питательных трубок, вывалился из корабля и, не переставая кружиться, медленно пошел ко дну, вернее, к полу, что располагался восемью футами ниже. Харрисон, бывший к нему ближе всех, попытался поймать его, но не преуспел в своем намерении. Существо плашмя ударилось об пол, подпрыгнуло и… застыло.
– Оно снова без сознания! Оно умирает! Скорее, друг Конвей! – обычно вежливый и тихий Приликла включил коммуникатор своего скафандра на полную мощность. Конвей махнул рукой в знак того, что слышал, и, плывя к астронавту, крикнул Харрисону:
– Поставьте его! Переверните!
– Что… – Харрисон не договорил. Подсунув под существо обе руки, он начал поднимать его. Маннон, О'Мара и Конвей подоспели к нему на помощь одновременно. Вчетвером они быстро поставили существо на, если можно так выразиться, ребро, но, когда, по настоянию Конвея, попробовали покатить его, оно сразу как-то обмякло. Приликла, подвергая себя опасности быть раздавленным чьим-нибудь башмаком, совершил посадку рядом с ними и принялся во всеуслышанье твердить об эмоциональном излучении пациента, которое в настоящий момент практически отсутствовало. Конвей велел остальным поднять существо над полом и вертеть его. Пару-тройку секунд спустя майор тянул, Маннон толкал, а Конвей с лейтенантом изо всех сил раскручивали громадное кольцеобразное тело.
– А ну тише, Приликла! – рявкнул О'Мара. Потом он раздраженно справился:
– Кто-нибудь из нас знает, что тут происходит?
– Как будто, – отозвался Конвей. – Поднажмите, в своем корабле он вертелся куда быстрее. Приликла?
– Ему очень плохо, друг Конвей.
Стараясь всячески ускорить вращение существа, они повлекли его в предназначенную для него палату, где было установлено чертово колесо и где вода содержала синтетические организмы, точь-в-точь соответствовавшие кашице митболских морей. Разумеется, о соответствии можно было говорить только применительно к калорийности; поскольку до сих пор никто из других вододышащих этой мешаниной не отравился, помещение для астронавта огородили пластиковой пленкой, а не металлическими стенками, что тоже содействовало быстрейшему перемещению пациента на колесо. Наконец он очутился там, куда его направляли; привязанный к «сиденью», он вращался в том же направлении и с той же скоростью, что и на звездолете. Маннон и Конвей с Приликлой расположились как можно ближе к центру колеса к пациенту и начали обследование, применяя специальные инструменты, диагностическое оборудование и «мыслескоп» с Митбола. Миновал час. Пациент по-прежнему находился без сознания.
О'Мара и Скемптон уступили свои места на колесе санитарам, поэтому Конвею пришлось через коммуникатор описывать им то, что остальные видели своими глазами.
– Даже на близком расстоянии эта плавучая гадость затрудняет наблюдение, однако, поскольку пациент в тяжелом состоянии и долго страдал от нехватки воздуха и пищи, я рад тому, что работаю не в чистой воде.
– Самое мое любимое лекарство, – заметил Маннон, – это еда.
– Интересно, как развилась подобная форма жизни? – продолжал Конвей.
– Я полагаю, она возникла на мелководье, причем вода там под воздействием приливных сил двигалась не вперед-назад, а по кругу. Предки нашего пациента кружились вместе с водой и попутно поглощали пищу. Постепенно у них сложилась особая мускулатура, появились органы, которые позволяли им вертеться самостоятельно и не зависеть от приливов и течений, а также отростки в виде щупалец, что выступают, как вы видите, из внутренней окружности тела между жабрами и глазами. Зрительный аппарат нашего пациента должен действовать по принципу силеостата, поскольку предметы, которые попадают в его поле зрения, постоянно вращаются. Размножение происходит, вероятно, путем деления клеток. Вращение же не прекращается никогда, ибо остановиться для него – значит умереть.
– Но почему? – вмешался О'Мара. – Почему он должен вертеться, хотя мог бы есть и дышать в свое удовольствие в неподвижности?
– Вы знаете, чем болен пациент, доктор? – спросил Скемптон и прибавил озабоченно: – Его можно вылечить?
Маннон издал звук, напоминающий сразу презрительное фырканье, сдавленный смешок и приглушенный кашель.
– Да и нет, сэр, – ответил Конвей. – Вернее, да – на оба ваши вопроса. – Он искоса поглядел на главного психолога. – Это существо должно кружиться для того, чтобы жить. Мы столкнулись с уникальным способом смещения центра тяжести при сохранении тела в вертикальном положении за счет надувания той его части, которая оказывается наверху в тот или иной момент. Постоянное вращение обеспечивает циркуляцию крови, то есть наше существо вместо мышечного насоса пользуется, да простится мне моя вольность, гравитационной системой подачи жидкости. У него нет и намека на сердце. Когда оно останавливается, кровь застаивается, и через несколько минут существо умирает. Вся беда в том, что мы, может статься, слегка переусердствовали в своем стремлении заставить его лежать спокойно.
– Я не согласен с вами, друг Конвей, – заявил вдруг Приликла, который, как правило, обычно соглашался с любым мнением. По телу эмпата временами проходила дрожь, как то бывает у цинруссиан, когда они воспринимают приятные эмоции. – Пациент быстро обретает сознание. Сейчас он полностью ожил. Я ощущаю тупую боль, которая почти наверняка является следствием голода, но она понемногу слабеет. Он чуть-чуть беспокоится, сильно взволнован и изнывает от любопытства.
– Что? – удивился Конвей.
– Любопытство – одно из важнейших чувств, доктор.
– Наши первые космонавты, – заметил О'Мара, – тоже были людьми со странностями…
Примерно через час митболский астронавт уже не нуждался в медицинской помощи. Врачи выбрались из скафандров. Лингвист Корпуса мониторов взобрался на «чертово колесо» и присоединился к инопланетянину с намерением ввести в память главного транслятора Госпиталя новый язык.
Полковник Скемптон отправился сочинять весьма занимательное по содержанию послание капитану «Декарта».
