Анканау пристально посмотрела на парня и вдруг заметила, что Носов ещё совсем мальчишка, во всяком случае, он ненамного старше её.
— Сколько тебе лет? — спросила она его.
Носов удивлённо посмотрел на девушку.
— Мы перешли на «ты»? — ответил он вопросом.
— Пусть, — ответила Анканау.
— Допустим, что мне двадцать, а тебе?
— Семнадцать.
— Невеста.
— Нет ещё.
— Почему?
— Пока я учусь стать охотником, а прежде чем стать охотником, надо ещё стать настоящим человеком. Так говорит мой отец.
— Ну, невестой можно быть и будучи получеловеком, — глубокомысленно заметил Носов.
— И ты согласился бы жениться на такой половинке? — спросила Анканау, невольно подлаживаясь под шутливый тон пограничника.
— Если бы этой половинкой была ты, — сказал Носов и посмотрел на девушку.
Анканау не отвела взгляда. Парень смутился, потупился и тихо произнёс:
— Извини меня.
Пили чай молча. Носов громко прихлёбывал из кружки горячий напиток и изредка кидал на девушку мимолётный изучающий взгляд.
Анканау смотрела на парня спокойно и думала о том, как далеко он родился и жил. Школа, где он учился, в лесу. Обязательно в лесу. Разве можно устраивать школу где-нибудь в другом месте, если рядом растут высокие деревья, вершины которых упираются в облака. На стене класса висит географическая карта. Ребята часто стоят у карты. Анканау сама любила в школе в одиночестве побывать у карты, мысленно попутешествовать.
— На карте смотрел Чукотку, когда учился в школе? — спросила она.
Неожиданный вопрос застал Носова врасплох. Он отнял кружку от губ и поставил на стол.
— Вообще-то смотрел… Как не смотреть, раз она там? — неуверенно ответил он.
Немного помолчав, он продолжал:
— Мало мы знали о Чукотке в школе. Только картинки интересные смотрели. Ледяные иглу — такие эскимосские жилища. Я думал, что чукчи в них и живут. И ехал когда сюда, тоже так и думал. Оказалось, совсем не то. Настоящей яранги и то не видел. Приеду домой, спросят, нечего даже рассказать…
— Ничего интересного? — настороженно спросила Анканау.
— Совсем не то, что ожидалось, — поправился Носов.
— А что ожидалось?
— Я уже говорил: яранги, езда на собаках и оленях, шаманы…
Анканау засмеялась.
— Ты же сам на собаках ездишь!
Миша тоже расхохотался:
— Правда, я даже об этом и не подумал. А ведь никогда и не думал, что научусь. Если бы мне кто-нибудь в школе сказал, что буду когда-нибудь каюрить, ни за что бы не поверил.
— Анканау, — каким-то доверительным, мягким голосом произнёс Миша, — ты меня прости, но я тебе скажу: вы совсем обыкновенные, такие же, как все люди…
Девушка задумалась. Она взяла эмалированную кружку и принялась разглядывать выщербленное дно. Очертания разбитой эмали напоминали линии географической карты.
— Я совсем не хотел тебя обидеть! — горячо сказал пограничник. — Я просто честно сказал, что думал.
— Я не обижаюсь, — ответила Анканау, — я ведь то же самое думала о русских. Правда, недолго, до интерната, и пока не научилась говорить по-русски и не стала читать книги.
— Вот у нас на заставе есть несколько книжек о Чукотке. Старые книжки, и так там полно яранг, собак, оленей, душат старух, едят прокисшее мясо. Еле-еле видно людей.
— Но всё это так действительно было, — заметила Анканау.
— А сейчас я смотрю — то же, что у нас в деревне, — продолжал Миша.
— В лесу? — переспросила Анканау.
— Почему в лесу? — удивился Миша. — До леса у нас далеко. Надо идти за железнодорожную станцию, за водокачку.
— А я бы жила в лесу и школу бы там устроила, — мечтательно произнесла Анканау.
— Скучно там, — сказал Миша.
— Неправда, — возразила девушка, — в лесу не может быть скучно. Такие высокие деревья! Человек войдёт — и его не видно. Как мне хочется побывать в настоящем лесу! Потрогать руками живое дерево!
— Взяла бы и поехала, — просто сказал пограничник. — Ездят же люди учиться в Москву, в Ленинград, в Хабаровск. Сейчас это просто — из Анадыря на «ТУ-104».
— Когда-нибудь поеду, — сказала Анканау.
— Почему же сразу не поехала дальше учиться? — спросил Миша. — Я, как только кончу служить, обязательно поступлю в институт. На химический факультет.
— Почему не поехала? — задумчиво переспросила Анканау. — Долго и трудно объяснять… Охотником хочу стать — вот что!
Пограничник с сомнением посмотрел на девушку.
— Не веришь? — спросила Анканау.
— Почему? Раз решила — думаю, что выйдет, — не совсем уверенно ответил Миша.
— Я докажу! — твёрдо и с задором сказала Анканау.
К вечеру ветер стал стихать. Анканау и Миша вышли на улицу. Было ещё светло — день заметно прибавлялся.
— Приходи в гости, — сказала на прощание Анканау.
— Буду мимо проходить, обязательно зайду, — ответил Миша. — Только жаль, что покидаете избушку на лето.
В тундре появились пушистые съедобные сладкие цветы — конагнъаят, а припай по-прежнему стоял у берега. Лёд покрылся большими сквозными лужами, посреди которых темнели синие промоины. От больших айсбергов остались голубоватые, обсосанные солнечными лучами обломки.
Анканау вернулась в ремонтную мастерскую. Время было горячее — весенний ход моржей, и её взяли без разговоров. За длинным, обитым жестью столом работали вдвоём — Анканау и Вася Гаймо. Остальные ушли в море.
В мастерской приходилось работать сутками. В грязные окна светило незаходящее солнце, а в это время на завалинке сидел моторист и курил папиросу за папиросой.
В редкие часы свободного времени Анканау спускалась к морю, к тому месту, где лежал под водой и льдом заветный камень. Здесь она долго сидела и сочиняла длинные письма, которые она не могла доверить даже бумаге. Когда в Кэнинымным приезжали пограничники, Анканау бежала в контору правления, но почему-то среди приезжих никогда не было Миши Носова, а спросить о нём она не решалась.
Вася Гаймо даже намёком не напоминал о своей любви. Он говорил только о работе и громко возмущался небрежным обращением с моторами.
— Погляди, как засорили карбюратор! — обращался он к девушке. — Небось моторист чистит свой нос, сморкается!
Анканау предложила:
— Пойду-ка я к председателю. Пусть соберёт мотористов, и мы с ними поговорим, — сказала она.
Гаймо почесал мизинцем лоб.
— Это, конечно, нужно. Но разговаривать тебе с ними будет трудно. Не послушаются. Смеяться будут…
— Это почему? — насторожилась Анканау.