Вновь и вновь брали они в окоченевшие пальцы ружья и стреляли в воздух. Эхо отдавалось вокруг, и Торнтон с усилием вспомнил топографию окружающей местности. Трудно было об этом думать, но он понял, что окружающие скалы не позволяют звуку распространяться далеко. Их никогда не найдут, их кости будут лежать здесь, пока двойная звезда не превратиться в пепел.
Взошло первое солнце. Они не видели его, однако оно растопило ночной иней, и дюжина холодных ручейков побежала в яму. Фон Остен оттирал отмороженный палец, стараясь вернуть его к жизни. Торнтон хотел молиться, но слова не шли на ум, как будто бог проклял и забыл его.
Солнечный свет озарял всю яму, когда появились рорванцы. Торнтон увидел, как они смотрят на него через край ямы. Вначале он их не узнал: мозг его был затуманен. Затем пришло понимание, и он с усилием очнулся от полузабытья.
Фон Остен выкрикнул проклятие и схватил ружье.
— Morderishe Hund![9] — Торнтон вовремя выбил у него ружье их рук.
— Вы идиот! Они пришли спасать нас!
— Неужели? Они пришли посмотреть, как мы умираем!
— И чего вы добьетесь, стреляя в них? Отдайте мне ружье, вы, дьявол! — Они вяло боролись. Три рорванца, стоя на краю ямы, смотрели на них. Ветер раздувал их мех, лица-маски были совершенно невыразительны. Они молчали.
Торнтон отобрал у немца ружье и посмотрел наверх. Чужаков уже не было видно. Холодная рука сжала его сердце. Так просто, так легко. Если рорванцы хотят всех перебить, их они уже убили. Они просто скажут, что не нашли и следа пропавших.
Так легко, так легко… Торнтон чувствовал, что мысли его путаются.
— Боже великий, — прошептал он сквозь зубы, — уничтожь их! Смети их с лица земли! — А что-то в глубине его души безумно хохотало и кричало, что бог устал от людей, что это новые избранные люди, они изгонят грешное человечество прямо в ад.
Он чувствовал в себе смерть, он был обречен замерзнуть и умереть здесь, в тридцати тысячах световых лет от дома, и бог отвернул свое лицо от Джоаба Торнтона. Он склонил голову, чувствуя слезы в глазах.
— Да будет воля твоя.
Вновь появились рорванцы. У них была веревка, один из них обернул ее вокруг тела, а остальные спускались в яму. Вниз, чтобы спасти землян.
Тропа заканчивалась крутым спуском, скалы обрывались к сверкавшему далеко внизу морю. Это напомнило Лоренцену часть калифорнийского побережья — суровая красота гор, трава, кусты и низкие темнолиственные деревья вдоль их склонов, широкий белый берег далеко внизу; но эти горы были выше и круче. Он вспомнил слова Фернандеса о том, что ледниковый период на Троасе наступил вслед за недавним периодом тектонической активности. Огромный спутник, вероятно, делает здесь процесс диастрофизма более быстрым, чем на Земле. Лоренцен подумал о маленьком геологе и его могиле. Он потерял Мигеля.
Хорошо, что были спасены Торнтон и фон Остен. Он вспомнил долгий разговор, который был у него после этого события с марсианином; Торнтон рассказывал ему о своих планах короткими отрывистыми предложениями, побуждаемый внутренней необходимостью убедить себя. Он признал, что был неправ. Ибо если рорванцы замышляли убийство, почему они спасли его? Лоренцен никому не говорил об этом разговоре, но добавил этот вопрос к своему списку.
Фон Остен по-прежнему враждебно относился к чужакам, но, очевидно, старался не проявлять этого. Торнтон, потрясенный происшедшим, ударился в другую крайность — он теперь доверял рорванцам не меньше Эвери. Марсианин размышлял над теологической проблемой, имеют ли рорванцы душу. Он чувствовал, что имеют, но как это доказать? Гуммус-луджиль бодро и святотатственно ругал бесконечное путешествие. Лоренцен чувствовал себя очень одиноким в эти дни.
Он делал успехи в языке. Он уже мог следить за разговорами Эвери и Джугаца и убедился, что это были вовсе не уроки. Психолог, неопределенно улыбаясь, ответил на его вопросы с ловкостью, которая заставила Лоренцена заикаться и говорить бессвязно. Да, конечно, он уже хорошо овладел языком, и рорванец рассказывал ему разные интересные подробности о своей расе. Нет, он не хотел бы терять время и учить Лоренцена тому, что знает; позже, Джон, позже, когда мы будем посвободнее.
Лоренцен рад был сбросить с себя эту тяжесть. Прекрати, поверь Эвери на слово, перестань размышлять, беспокоиться и бояться. В свое время будет дан ответ на все вопросы. Это его не касается.
Он сжимал зубы и заставлял себя идти в своих расследованиях дальше. Ему не приходило в голову, что он сильно изменился. Раньше он не был таким упрямым и агрессивным. В том, что не касалось его исследований, он был подобен другим людям, склонен позволить другим думать и решать за себя; больше он уже никогда таким не будет.
Спуск вниз к морю был изнурительным, но занял всего несколько дней. Спустившись к ровной береговой линии, они почувствовали себя так, словно у них начались каникулы. По словам Эвери, Джугац утверждал, что до цели им осталось несколько дней.
В этом месте береговая равнина с трудом оправдывала свое название: она сужалась до километровой ширины полоски, покрытой травой и деревьями, а дальше начинались высокие скалы — подножие гор. Берег был похож на калифорнийский, широкая полоса прекрасного песка, собранного в пологие дюны и омываемого соленой водой. Но на Земле никогда не бывает такого яростного прибоя, ревущего и пенящегося у берега, не бывает и такого мощного прилива, который дважды в день заливает весь берег. Никакой добычи здесь не попадалось, и отряд питался травами и кореньями.
Лоренцен чувствовал, как в нем растет напряжение по мере того, как позади оставались километры пути. Еще несколько дней, и тогда ответ? Или новые вопросы?
Смерть посетила их, прежде чем они достигли конца путешествия.
В первый же день, когда они достигли места, где скалы круто обрывались прямо в море, их застиг прилив. Скалы и обветренные валуны лежали, наполовину погрузившись в песок и образуя невысокую стену поперек их пути; за стеной берег изгибался длинной узкой петлей, образуя залив, ограниченный десятиметровой высоты утесом. Вода в заливе была пробита зубами скал, разрывавших ее поверхность; устье залива в километре от берега было белым от яростных волн, разбивавшихся о линию рифов.
Лоренцен остановился на верху стены, неуверенно глядя вперед, на узкую полосу песка.
— В прилив этот песок заливает водой, — сказал он. — А прилив приближается.
— Не так быстро, — ответил Гуммус-луджиль. — Нам понадобится меньше получаса, чтобы перейти этот залив; мы даже не замочим ног. Пошли!
