- Ты, стало быть, слышала, что мы сдаемся. Что с осадой покончено.
- Люди разговорчивы. И священники тоже люди. Фер... брат Фернандо говорил с монахами.
Аш, уловив запинку в голосе собеседницы, пробормотала себе под нос:
- Можно было ожидать! - И добавила вслух, не дожидаясь вопроса: Плевать мне, что будет завтра! Пока еще не кончилось сегодня. И я хочу понять, как я живу, когда люди, которых я знаю... друзья... умирают.
- А что, - встрепенулась Фарис, - ты не собираешься сдаваться без боя?
Холод кусал за пальцы, колол иглами ступни, и Аш обрадовалась предлогу хоть ненадолго уклониться от пристального невеселого взгляда Фарис, скорчившись, чтобы снова натянуть скукоженные холодные сапоги. На мгновенье она словно в первый раз ощутила все это: слабое тепло нагретых огнем подошв, боль в сведенных мышцах, тупое сосание голода под ложечкой...
- Может, и не собираюсь, - отозвалась она, чувствуя, что ей не хочется лгать, пусть даже молчанием. "Да и все равно: все будет кончено раньше, чем ты успеешь проговориться кому-нибудь".
- Может быть, - повторила она.
Фарис аккуратно сложила скованные руки на коленях. Не отводя глаз от бледного подобия пламени, сказала:
- Ты ведь живешь, зная, что будешь убита на войне.
- Это другое дело!
- И в мирное время многое могло бы убить их: пьянство, чума, лихорадка, тяжелая работа...
- Я знаю этих людей... - Аш запнулась, начала сначала: - Я знаю этих людей. Многих знаю долгие годы. Я знала Герена аб Моргана совсем сопливым. Я знала Томаса Рочестера, когда он не понимал ни одного языка, кроме английского, и парни убедили его, что его имя по-фламандски значит "задница". Я встречала в Англии двух внебрачных сыновей Роберта - хрен знает, живы ли они теперь и вспоминает ли он о них! Он ничего не говорит, просто держится, и все. И эти парни на лестнице и внизу - чуть ли не всех я помню еще с Англии, с поля под Туксборо. Если я отдам приказ атаковать, они умрут.
Хладнокровно, словно и не была она пленницей, Фарис посоветовала:
- Не думай об этом.
- Интересно, каким образом?
Неуверенно, после секундной паузы, Фарис прошептала:
- Может быть, это не для нас. Брат Фернандо сказал...
- Что? Что он сказал?
- Он сказал женщине намного труднее быть воином, чем мужчине: женщина дает жизнь, и потому ей много труднее отнимать ее.
Аш схватилась за живот, поймала взгляд Фарис и закашлялась в приступе сухого пронзительного смеха. Визиготка прижала ладонь к губам, широко распахнула темные глаза и вдруг откинула голову и тоже взвизгнула.
- Он с-сказал...
-...да...
- Сказал...
- Да!
- Во дает! Ты сказала ему, какое дерьмо?..
- Нет. - Фарис утерла глаза краешком ладони. Брякнула цепь. Она не могла скрыть просветлевшего лица. Высморкавшись, она пояснила: - Не сказала. Я подумала пусть поговорит с моими квахидами, если я выживу. Они сумеют объяснить этому франкскому рыцарю, насколько легче мужчине, когда по нему стекает кровь и мозги лучшего друга...
Смех замер, не оборвался, но стих постепенно, когда две женщины задохнулись, глядя друг на друга.
- В том-то и дело, - сказала Аш. - В том-то и дело.
Визиготка вытерла лицо, ее пальцы скользнули по грязной, но гладкой коже.
- Со мной всегда был отец, или квахиды, или machina rei militaris тебе было труднее, Аш. И все равно я видела, что война творит с людьми, с их сердцами, с их телами. Ты видела больше меня. Странно, что тебе все еще так больно.
- Но и для тебя они были не просто пешками на шахматной доске?
- Конечно, нет! - обиделась Фарис.
- А, ясное дело. Потому что если ты не видишь в них людей со всеми их слабостями, как ты решишь, на что они годны в бою? Ага, в том-то и дело. А мы что такое? Мы вроде каменного голема. Хуже. У него-то нет выбора.
Она откинулась, сцепив руки на коленях.
- Никак не могу привыкнуть, - сказала она. - Если задуматься, Фарис, ты, быть может, обязана жизнью тому, что я никак не могу привыкнуть. Может быть, я спасла тебе жизнь из обычной сентиментальности.
- А твоя герцогиня, она не убила тебя тоже из сентиментальности?
- Возможно. Откуда мне знать, в чем разница между сентиментальностью и... - Аш не договорила. Слово тяжело засело в ее мозгу. Даже про себя она не могла выговорить:
"...любовью".
- Проклятье, терпеть не могу осады! - воскликнула она, обводя глазами темный холодный зал. - В Нейсе под конец было достаточно паршиво, они там ели собственных младенцев. Знать бы тогда, в июне, что шесть месяцев спустя я окажусь по другую сторону стены...
Стальные звенья зазвенели, словно пролилась вода, когда Фарис соскользнула с сундука, чтобы усесться на пол и устало опереться на него плечами. Аш инстинктивно напружинилась, хоть и видела, что цепи - по ее же приказу - были укорочены настолько, что ими нечего было и думать задушить кого-нибудь.
Она машинально подобрала под себя ноги, и рукоять кинжала снова легла в ладонь; приподнялась на корточки, краем зрения удерживая сидящую рядом женщину - в том состоянии духа, когда малейшее движение служит сигналом обнажить оружие.
- Никогда не забуду, как увидела тебя в первый раз, - тихо проговорила Фарис. - Мне говорили - двойник, и все равно это было так странно. Среди франков... как вышло, что ты не знала, где родилась?
Аш дернула плечом.
Женщина продолжала:
- Я видела тебя в броне, среди верных тебе людей - тебе, а не твоему амиру или королю-калифу. Как я завидовала твоей свободе.
- Свободе? - фыркнула Аш. - Свободе! Господи помилуй!.. И зависть не помешала тебе отправить меня багажом в Карфаген, верно? Хоть ты и знала, что сделает со мной Леофрик.
- Вот. - Фарис нацелила на Аш тонкий грязный палец. - Вот. Вот в чем дело.
- В чем дело?
- Вот как ты с этим справляешься, - пояснила женщина. - Верно, я знала... и не знала. Тебе могли найти применение, оставить в живых. Так и в сражении - люди могут остаться в живых, не всех же убивают. Кто-то наверняка останется в живых. Тут главное - не признаваться себе...
- Но я признаюсь! - кулак Аш глухо ударил но тюфяку. - Теперь признаюсь. Я не могу избавиться от этого... знания.
Треск расколовшегося уголька заставил ее подскочить, и Фарис тоже. Янтарная искорка вылетела за каминную решетку, быстро поблекнув и почернев на кафтанчике Аш. Она смахнула уголек на почерневшие камни у очага, покрутила носом, чуя запах прожженного бархата.
- Предположим, - заговорила она снова, - мы без боя не сдадимся. Предположим, меня гоняли в Генуе, и в Базеле, и в Карфагене, и через половину южной Европы, и, предположим, мне это надоело и я собираюсь хоть раз огрызнуться.
Фарис протянула ей деревянную чашу. Аш машинально подлила ей мутной воды. Женщина опустила глаза на скованные запястья и, держа чашу обеими руками, поднесла к губам.
