На следующее утро…
Господи, какой же у тестостерона период полураспада? Несколько нажатий клавиш, щелчков мышкой, и вот он ответ: «Период полураспада свободного тестостерона в крови составляет всего несколько минут», сообщил один сайт; другой говорил о примерно десяти минутах.
Дальнейшие изыскания привели его на Геосити, на страницу человека, родившегося мужчиной и подвергшегося кастрации без гормональной терапии до или после операции. Он сообщал следующее:
«Четыре дня после кастрации… похоже, что ожидание зелёного света на светофоре и другие мелкие неприятности уже не так сильно раздражают меня…
Через шесть дней после кастрации я вышел на работу. День выдался чрезвычайно напряжённый… но я сохранял спокойствие до самого его окончания. Я уверен, что это следствие кастрации, и без тестостерона определённо чувствую себя лучше.
Через десять дней после кастрации я чувствую себя пёрышком, летящим по ветру. Мне становится всё лучше и лучше. Спокойствие стало для меня самым сильным эффектом кастрации, за ним следует снижение либидо.»
Немедленный эффект.
Ощутимый эффект в течение суток.
Эффект, заметный через несколько дней.
Корнелиус знал — знал! — что мысль о том, что Понтер с ним сделал, должна приводить его в ярость.
Но ему было всё труднее испытывать ярость по какому бы то ни было поводу.
В пытливом духе, что заставил других наших предков храбро вести свои лодки за горизонт, открывая новые земли в Австралии и Полинезии…
Открыть новый межмировой портал в штаб-квартире Объединённых Наций хотели по одной весьма веской причине. Существующий портал находился в 1,2 километра по горизонтали от ближайшей точки глексенского подъёмника, и в трёх километрах от ближайшего лифта на барастовской стороне.
На то, чтобы перебраться с поверхности этого мира на поверхность того, у Мэри и Понтера ушло около двух часов. Сначала они надели каски и бахилы и спустились на шахтном подъёмнике в шахту «Крейгтон». На касках имелись встроенные фонарики и опускающиеся звуконепроницаемые протекторы для ушей.
Мэри взяла с собой два чемодана, и Понтер сейчас нёс их без видимых усилий, по одному в руке.
Большую часть пути они проделали в обществе пятерых горняков, которые вышли на уровне непосредственно над тем, на который спускались Понтер и Мэри. Мэри этому даже обрадовалась — ей всегда было не по себе в этом подъёмнике. Он напоминал ей о том, как они с Понтером спускались на нём в первый раз, и она, чувствуя себя ужасно неловко, пыталась объяснить ему, почему она тогда не смогла ответить на его ухаживания, несмотря на свой очевидный интерес к нему.
Они вышли на уровне 6800 футов и начали долгий пеший переход к расположению нейтринной обсерватории. Мэри никогда особо не любила физические упражнения, но Понтеру сейчас приходилось даже хуже, чем ей, поскольку температура так глубоко под землёй постоянно держалась на уровне 41 градуса Цельсия — невыносимом для неандертальца.
— Как же я буду рад снова попасть домой, — говорил Понтер. — Снова на воздух, которым я могу дышать!
Мэри понимала, что он имеет в виду не враждебную атмосферу глубинной шахты. Понтер говорит о воздухе мира, где не жгут ископаемое топливо, запах которого терзает его массивный нос практически в любом месте этой Земли, хотя он и утверждал, что в сельской местности, к примеру, у Рубена дома, его, в принципе, можно терпеть.
Мэри вспомнила песенку из телевизионного шоу, которое любила смотреть, когда была ребёнком:
Дышать!
Кутить!
Кто главный тут?!
Прощай, городской уют![127]
Она надеялась, что приживётся в мире Понтера лучше, чем Лиза Дуглас в Хутервилле. Но она ведь не просто покидает мир, населённый шестью миллиардами душ и поселяется в мире, где живёт лишь сто восемьдесят пять миллионов… миллионов людей; она не может говорить про барастов «столько-то душ», потому что они не считают, что обладают таковыми.
В день, когда они уезжали из Рочестера, у Понтера было интервью на радио; на неандертальцев, где бы они ни оказались, всегда был высокий спрос в качестве гостей различных шоу. Мэри с интересом слушала, как Боб Смит с «WXXI», местного отделения «Пи-би-эс», расспрашивал Понтера о неандертальских верованиях. Смит уделил немало времени неандертальской практике стерилизации преступников. И теперь, когда они брели по длинному грязному туннелю, эта тема вдруг всплыла в её памяти.
— Да, — сказала Мэри в ответ на вопрос Понтера, — ты держался отлично, но…
— Но что?
— Ну, те вещи, которые ты говорил — про стерилизацию людей. Я…
— Да?
— Прости, Понтер, но я не могу этого принять.
Понтер посмотрел на неё. На нём была особая оранжевая каска, одна из тех, что руководство шахты заказало специально под форму неандертальской головы.
— Почему?
— Это… это бесчеловечно. Да, я думаю, именно это слово здесь к месту. Человеческие существа просто не должны творить такое.
Понтер некоторое время молчал, глядя на пустые стены штрека, покрытые металлической сеткой для предотвращения обвалов.
— Я знаю, что на этой версии Земли многие не верят в эволюцию, — сказал он, наконец, — но те, кто верит, должны понимать, что процесс эволюции человека — как вы это называете? — забуксовал. Поскольку медицинские технологии дают возможность дожить до репродуктивного возраста практически каждому, перестаёт действовать… я не знаю, как это у вас называется.
— «Естественный отбор», — сказала Мэри. — Конечно, я понимаю это; без селективного выживания генов эволюция невозможна.
— Именно, — сказал Понтер. — А ведь именно эволюция сделала нас теми, кто мы есть, превратила четыре изначальные, базовые формы жизни в то разнообразие сложных организмов, что мы наблюдаем сегодня.
Мэри пристально посмотрела на Понтера.
— Четыре изначальные формы жизни?
Понтер моргнул.
— Ну да.
— Какие именно? — спросила Мэри, подумав, что, возможно, она наткнулась-таки на признаки лежащего в основе мировоззрения Понтера креационизма: может быть, эти четверо — неандер-Адам, неандер-Ева, партнёр неандер-Адама и партнёрша неандер-Евы?
— Первые растения, животные, грибы и — я не знаю, как по-вашему — группа, включающая некоторые виды плесени и водорослей.
— Протисты или протоктисты — смотря кого спрашивать.
