— Ты можешь иногда быть настоящим сукиным сыном, Саймон, знаешь?
— Да.
Иллиан сидел недвижимо, непреклонный. Ожидая. Наблюдая.
— В этом месяце твой отец не может позволить себе такие слухи в правительстве. Никак не во время склоки по поводу ассигнований. Это обвинение не должно всплыть, независимо от его истинности. То, что сказано в этой комнате, останется — обязано остаться — между нами. Но я должен знать.
— Предлагаешь мне амнистию?
Голос Майлза стал низким, угрожающим. Он чувствовал, как начинает колотиться его сердце.
— При необходимости.
Голос Иллиана звучал совершенно ровно.
Майлз не мог сжать или даже почувствовать свои кулаки, но пальцы ног у него сжались. Он обнаружил, что глотает воздух, задыхаясь в пульсирующих волнах ярости; комната как-то поплыла.
— Ты… подлый… ублюдок! Ты смеешь называть меня вором?..
Он заметался в постели, отпинывая спутывающиеся мешающие простыни. Медицинский монитор принялся сигналить. Руки бесполезным грузом свисали с плеч, бессильно болтаясь.
— Как будто я украду у Барраяра. Как будто я украду у моих собственных мертвецов…
Он сбросил ноги, рывком выпрямился, изо всех сил напрягая пресс. И от жуткого головокружения, почти теряя сознание, неудержимо повалился вперед, неспособный ухватиться за что-нибудь руками.
Иллиан вскочил и поймал его, не дав разбить нос об пол.
— Какого черта! Что это ты удумал, парень?
Майлз и сам толком не знал.
— Что вы делаете с моим пациентом? — крикнул бледный военврач, прорываясь сквозь двери. — Этот человек только что перенес тяжелую операцию!
Доктор был взбешен и испуган; санитар, следовавший за ним по пятам — просто испуган. Он попытался задержать своего начальника, схватив его за руку и прошипев «Сэр, это шеф СБ Иллиан!»
— Я знаю, кто он. Мне плевать, будь он хоть призраком императора Дорки. Я не позволю ему заниматься своим… делом, здесь.
Доктор бесстрашно уставился на Иллиана.
— Ваш допрос, или что это там, устраивайте в вашей собственной проклятой штаб-квартире. Я не допущу подобного в моем госпитале. Этого пациента я еще никому не передавал!
Иллиан сначала ничего не понял, потом возмутился.
— Я никого не…
Майлз наскоро прикинул возможность подыграть, нажав себе на подходящий нервный узел и завопив. Именно сейчас, правда, у него вообще не было возможности нажимать на что бы то ни было.
— Таким вот проклятием может быть внешность, — промурлыкал он на ухо Иллиану, повисая на его руках и злобно улыбнулся сквозь стиснутые зубы. Его тело дрожало от потрясения, на лбу блестел совершенно неподдельный холодный пот.
Иллиан нахмурился, но уложил его обратно в постель очень осторожно.
— Все в порядке. — просипел Майлз доктору. — Все в порядке. Я просто… просто… — «Расстроился» казалось недостаточным; ему на миг показалось, что с головы сейчас слетит крышка. — А, не важно!
Он чувствовал себя совершенно выведенным из равновесия. Понимать, что Иллиан, которого он знал всю свою жизнь, который, предполагалось, безоговорочно ему доверял — или почему еще поручать ему самостоятельное выполнение заданий на таком удалении… Он гордился таким доверием, будучи все еще молодым офицером, с такой свободой действий во время своих тайных операций. Могла ли вся его карьера оказаться не отчаянно необходимой службой Империи, а просто уловкой, чтобы убрать опасно неуклюжего щенка из-под ног? Игрушечные солдатики… нет, в этом не было смысла. Растратчик. Дурацкое слово. Какое качественное пятно на его репутации и интеллекте; как будто он не знал, откуда Империя берет деньги, и чего они стоят.
Черная ярость сменилась черной депрессией. Голова болела. Он чувствовал себя измаранным. Мог ли Иллиан — Иллиан! — действительно подумать, даже на один гипотетический миг… Да, Иллиан мог. Иллиан не был бы здесь, не занимался бы этим, если бы не был в самом деле обеспокоен возможностью, что обвинение может быть правдой. К своему смятению, Майлз понял, что тихо плачет. Чертовы лекарства.
Иллиан смотрел на него с заметной тревогой.
— Так или иначе, Майлз, я должен объяснить твои расходы — которые являются расходами моего департамента — завтра.
— Лучше я предстану перед трибуналом.
Иллиан сжал губы.
— Я вернусь позже. Чтобы у тебя была возможность поспать. Возможно, ты будешь более собранным.
Доктор некоторое время надоедал своими хлопотами, потом всадил еще одно клятое лекарство и ушел. Майлз повернул налившееся свинцом лицо к стене — не спать, а вспоминать.
Поднимаясь по склону от продолговатого озера, Майлз услышал женские рыдания. Он не вытирался после купания, так как утро уже обещало палящий зной. Озёрная вода стекала прохладой с волос на обнаженную спину и грудь, и, что было менее приятно, с рваных шорт на ноги. Ортопедические скрепы на ногах натирали влажную кожу, пока он быстрым маршевым шагом взбирался по едва заметной тропе, продираясь сквозь кусты. Ноги хлюпали в мокрой разношенной обуви. Любопытство заставило его замедлить шаг, когда до него донеслись голоса.
Женский голос, хриплый от горя и усталости. — Прошу Вас, господин, умоляю. Мне нужно только правосудие…
В голосе часового, стоявшего на посту у главных ворот, слышались беспокойство и неловкость. — Я тебе не господин. Ну же, вставай, женщина. Отправляйся к себе в деревню и подай жалобу в канцелярию окружного судьи.
— Я же сказала, я только что оттуда! — Женщина не поднялась с колен, когда Майлз вылез из кустов и остановился, чтобы рассмотреть эту сцену с другой стороны мощеной дороги. — Судья не вернётся еще много, много недель. Я шла сюда пешком четыре дня. У меня, правда, мало денег… — Отчаянная надежда появилась в ее голосе, она согнулась, роясь в кармане юбки, потом выпрямилась, протягивая часовому сложенные лодочкой ладони. — Марка и двадцать грошей, это все, что у меня есть, но…
Сердитый взгляд часового упал на Майлза, и часовой сразу выпрямился, будто испугавшись, что Майлз мог заподозрить его в способности соблазниться такой жалкой взяткой. — Прочь, женщина! — рявкнул он.
Майлз дернул бровью и захромал через дорогу к главным воротам. — Что такое, капрал? — небрежно осведомился он.
Капрала-охранника одолжила им Имперская Безопасность, и он был одет в зеленый с высоким воротником мундир Барраярской Службы. Он потел, ему было неудобно в ярком свете солнечного утра, в этой южной местности, но Майлз полагал, что капрал предпочтет свариться заживо, нежели расстегнуть воротник, стоя на посту. Выговор у него был не местный: горожанин, из столицы, где более-менее эффективная бюрократическая система разбиралась с проблемами вроде той, что сейчас стояла перед ним на коленях.
