Мистер Хартли, глава Методистов, испытывал нарастающую тревогу из-за того, что евангелистский пыл распространялся в Илионе подобно эпидемии холеры. Причиной этого, быть может, было то, что Методисты, если ничего необычного не происходило, были самая скромная паства Божья; слушают они не проповеди, а "мессы", молятся в тишине и собираются вместе лишь в нескольких случаях когда говорят "Аминь" по окончании молитвы Господней и когда слушают свои гимны, хотя хором их и не поют. Однако теперь эти тихие люди отошли от своих принципов: делали они все, что угодно, начиная с громких разговоров и заканчивая ритуальными обращениями. За этим, как иногда говорил мистер Хартли, последуют обряды со змеями. А тем временем сходы, которые проходили по вторникам, пятницам и воскресеньям в шатре проповедника на Дерри Роад, становились все шумней и разнузданней, едва не приводя к эмоциональному взрыву. "Если бы все это происходило под карнавальным шатром, все кричали бы об истерии, - как-то сказал мистер Хартли своему единственному другу Фреду Пэрри, местному пастору, когда они коротали вечер за рюмкой шерри. - Но ни у кого язык не повернется обозвать так сходы в шатре проповедника, поэтому вышли из положения и называют это святым огнем Прощенного Дня".
С течением времени подозрения мистера Хартли о Кольсоне сполна подтвердились, но прежде исчез сам проповедник, собрав неплохой урожай звонкой монеты и женского внимания. А еще чуть раньше он выкинул свою последнюю шутку с городом: переименовал его, на этот раз окончательно.
Той теплой августовской ночью проповедь свою Кольсон начал с того, что назвал такой урожай символом божьего покровительства, а затем отошел от абстракций и заговорил о городе. К этому моменту он уже снял свой сюртук. Его волосы, влажные от пота, ниспадали на глаза. Сестры начали подтягиваться поближе к алтарю, тем более что за проповедью обычно следовали громкие молитвы и святое обращение.
- Я считаю этот город посвященным, - говорил толпе Кольсон, стиснув большими руками края кафедры Посвященным проповедник мог считать его лишь за то, что город удостоился чести принять на своей земле шатер Кольсона. - Я считаю этот город Хэвеном. Да! Эти места напоминают мне мой дом - Небо; ведь этот город мало отличается от тех полян, на которых жили Адам и Ева, прежде чем вкусили запретный плод. Освящаю! - ревел проповедник Кольсон. И даже по прошествии нескольких лет находились люди из общины, которые с восхищением вспоминали о способностях этого человека, хоть и можно считать его негодяем, так зажигательно говорить о Христе.
- Амин, - ответный крик общины. Ночь была теплой, но не это заставило покраснеть столь много женских лиц: такие проявления чувств стали уже обычными с тех пор, как проповедник Кольсон появился в городе.
- Этот город готов славить Господа!
- Аллилуйя! - все признаки ликования общины были налицо: тяжелое дыхание, сверкающие глаза, языки, нервно облизывающие губы.
- Город получил предзнаменование! - выкрикивал Кольсон, отступив чуть назад, усилив для лучшего впечатления голос и откидывая со лба прядь черных волос широким движением головы, открывающим взорам шнурок на шее. - Город получил предзнаменование - небывалый урожай, и это предзнаменование должно к чему-нибудь привести!
- Слава Иисусу!
Кольсон снова взошел на кафедру, стиснул ее руками и обвел всех строгим взглядом. "Так как же можно, чтобы освященный Божьим урожаем и Божьими небесами город назывался именем каких-то развалин, - вот что мне непонятно, собратья. По-моему, дьявол славно поработал с предыдущим поколением, вот что мне кажется".
И уже на следующий день начались разговоры о переименовании Илкена в Хэвен. Преподобный Кровелл протестовал против этого довольно равнодушно, преподобный же Хартли более решительно. Официальные лица заняли нейтральную позицию; их взволновало лишь то, что это будет стоить городу 20 долларов, которые пойдут на замену бумаг Конфедерации, и, быть может, еще 20 на замену знаков на городских дорогах. Не говоря еще о переделке всех городских документов.
Задолго до памятного мартовского собрания, на котором была обсуждена и принята статья 14: "Одобрить изменение названия города 193 штата Мэн с Илиона на Поднебесный", проповедник Кольсон потихонечку свернул свой шатер и растворился в ночи. Это произошло в ночь на 7 сентября, которую Кольсон заранее именовал Самой Урожайной для Паствы Возрождения в 1900 году. Он готовился к этой ночи по крайней мере месяц, называл ее самым важным сбором в году и, быть может, самым важным сбором из всех, которые он когда-либо устраивал, говорил, что, быть может, поселится здесь, к чему его все время призывает Бог - сердца многих женщин забились чаще при последнем известии. Это будет жертвой любви, любви к Богу, который ниспослал на город такое замечательное лето и богатейший урожай.
Впрочем, Кольсон не забыл и о сборе своего урожая. Начал он с предложения увеличить "пожертвования любви", раз уж он остается, а закончил тем, что "вспахал и удобрил" не две, не четыре, а целых шесть молодых девушек на поле позади шатра после окончания сбора.
- Уж мужчины-то любят похвалить свои достоинства, но большинство предпочитают не доставать свои орудия из штанов, а хвалить их, разглагольствовал как-то старый Дюк Баррел у парикмахерской. Если бы кому пришло устроить в городе конкурс на звание мистер Вонючка, то Дюк бы безоговорочно победил. От него несло, как от разбитого яйца, которое месяц провалялось в грязной луже. Все, конечно, общались с ним, но на расстоянии, и старались стать, по возможности, против ветра. - Я слыхал о людях с двустволкой в штанах, по-моему, это нормально; однажды слышал о парне гораздом сразу до трех; но уж развратник Кольсон, по моему разумению, единственный, чьи штаны скрывают аж шесть стволов.
Трое из покоренных проповедником Кольсоном были девственницами до того, как их настиг хищный клюв почитателя Троицы.
И если не возникало сомнений в том, что та летняя ночь была для проповедника щедрой, то местные сплетники расходились в оценке щедрости денежной части. Все соглашались, однако, что за время подготовки к празднику, то есть где-то до десяти часов, за евангелистские песнопения до полуночи и за время оргии в поле до половины второго паства излила на своего кумира немало материальных благ. Некоторые еще отмечали, что вряд ли проповеднику жизнь в городе стоила хоть сколько-нибудь. Ведь женщины боролись за привилегию кормить его, владелец гостиницы разрешил жить в своем клоповнике в кредит.., и уж, конечно, ночные оргии не стоили ему ни цента.
Утром 8 сентября шатер и проповедник исчезли. Он собрал славный урожай.., хотя, впрочем, кое-что и посеял. Между 1 января и городским митингом в марте 1901 года в округе родилось 9 внебрачных детей: три девочки и шесть мальчиков. Все девять обнаружили немалое сходство между собой: у шестерых глаза были небесно-голубыми, и все они родились с черными волосиками. Местные сплетники (а никто на свете не сумел бы так органично сочетать логику с похотью, как эти бездельники, развалившиеся в плетеных стульях, крутящие самокрутки либо посылающие коричневые плевки табачной жвачки точно в маленькую плевательницу) не преминули отметить, что трудно сказать, сколько молодых девиц отправились навестить родственников вниз по течению в Нью-Хэмпшир или еще ниже, в Массачусетс. Стоит заметить, что и замужние женщины рожали между январем и мартом. Конечно трудно было что-либо с уверенностью сказать об этом. Но местные сплетники-то помнили, что произошло 29 марта, когда Дэт Кларендон родила здорового малыша, весившего восемь фунтов. Непогода в тот день вовсю разыгралась, она шумела и стучала снегом с дождем по карнизам дома Кларендонов, и это был последний снег весны. Кора Симард, акушерка, принимавшая младенца, дремала у кухонной печи: она ждала своего мужа, который вот-вот должен был появиться из метели и отвезти ее домой. Кора видела, как Пол Кларендон подошел к кроватке ребенка - с другой стороны печи, в самом теплом углу - и, остановившись, рассматривал нового сына более часа. Она ошиблась, когда посчитала взгляд Пола Кларендона полным любви и нежности. Глаза ее закрылись сами собой. Проснувшись, она увидела Кларендона на прежнем месте, но с опасной бритвой в руке. Он приподнял малютку за черные волосы и, прежде чем крик сорвался с ее губ, перерезал ему горло. Вышел из комнаты Кларендон без единого звука. Через малое время из спальни раздались булькающие звуки. Когда испуганный Ирвин Симард нашел-таки мужество зайти в спальню Кларендонов, он увидел мужа и жену на кровати, держащихся за руки. Кларендон перерезал горло жене, лег рядом, взял своей левой рукой ее правую руку и рассек собственное горло. Это случилось через два дня после общего одобрения изменения названия города.
