Закончив осматривать тушу кашалота, я развернулся, чтобы снова выйти на азимут. Но в этот момент пискнул сонар и через секунду выдал на прозрачный хитин шлема зеленый текст параметров цели. У меня сердце чуть не разорвалось от страха – цель была не одна. Пара из «Барракуды» и более тяжелой «СГТ-30» шла точным курсом на меня.
Светящиеся бактерии на мониторе быстро складывались в меняющиеся цифры – полтора километра удаления, тысяча триста метров, тысяча двести… Недолго думая, я поймал в сетку прицела «тридцатку», поскольку маневренность у нее похуже. Даже на таком большом удалении она вряд ли увернется от разогнавшегося гарпуна. Едва пискнул сигнал захвата, я вдавил спуск, и меня крепко толкнуло в плечо отдачей. Гарпун белой стрелой рванулся вперед, расчертив черное пространство глубины надвое.
Секунды через две детектор прицела показал точное попадание, что меня сильно обрадовало – даже опытным охотникам не всегда удавалось с первого раза поразить хоть и медлительную, но вполне сообразительную «тридцатку». Но не успел я об этом подумать, как меня шарахнуло ударной волной. Это же надо было попасть точно в хитиновый язычок детонатора! Не повезло.
Удар был страшным – все же тридцать килограммов смешанного с азотной кислотой жира, из которого состоит боевой заряд биотехов, при взрыве создают чудовищную компрессию, во много раз усиленную высоким давлением придонных глубин. На столь крепкую затрещину я как-то не рассчитывал, поэтому не сумел удержать карабин. Он плюхнулся на дни, подняв серую пелену ила, я хотел рвануть вниз, за ним, но скафандру от удара досталось больше, чем мне. От серьезной контузии глубинный аппарат сначала замер, сжавшись, а затем задергался в конвульсиях, отказываясь подчиняться моим нейрокомандам.
Прозрачный хитин шлема дал трещину. Само по себе это не страшно, ведь давление сдерживал не он, а несжимаемый «рассол», закачанный внутрь скафандра и внутрь легких, но это создавало проблему другого плана. Между слоями хитина жили светящиеся бактерии, из которых складывался текст показаний приборов и средств связи. Так что без них я остался глух, слеп и совершенно беззащитен перед ужасом глубины.
«Светлячок» наверху замерцал последним светом и погас, оставив меня в полной, кромешной, непроницаемой темноте. Я хотел сорвать еще одну ракету с каркаса, но ничего не вышло – мышцы скафандра дергались в судорогах, не позволяя мне сделать ни одного осмысленного движения.
От ужаса и начинающегося удушья я проснулся и чуть не упал с кровати. Было еще темно, рядом под Одеялом посапывала Леся, а за окнами мерно вздыхал океан. Все было как обычно. Даже сны об охоте, сны-воспоминания, сны-ужасы, стали привычными. Вот уже год, как они преследовали меня по ночам. Я просыпался вот так, иногда вскриком будил Леську, но ничего ей в подробностях не объяснял. Она подозревала, что мне снится служба. Точнее, знала. Но сейчас она спала, и это было прекрасно.
Я тихонечко поднялся с кровати, подошел к окну и нажал кнопку, поднимающую прозрачный акрил. Привод сработал почти бесшумно – Леське построили прекрасный дом. В комнату ворвался легкий океанский ветер и звон цикад. Океан шипел, урчал прибоем в темноте, как огромный зверь, ворочающийся во сне. Я постоял немного, закрыл окно и осторожно залез к Леське под одеяло.
Сегодняшний сон немного отличался от всех предыдущих. Он не был воспоминанием в прямом смысле слова. В нем все было настоящим – сверхглубинная база, Долговязый, скафандр, «светлячки», торпеды… Все как во время охоты. С той лишь оговоркой, что мне не пришлось побывать в такой ситуации. Один раз я столкнулся с «Барракудой» в Средиземке, эту отчаянную битву не раз еще буду вспоминать, но вот «тридцатку» на дне океана мне брать в прицел не приходилось. Была возможность, когда приближался к Поганке, но боги морские миловали. И к чему такой сон?
Я ощутил нарастающую тревогу, пока неосмысленную, непонятную, очень далекую. И все же вполне материальную. Торпеды «СГТ-30» не относятся к автономному классу. Они входят лишь в систему боевых охранений более крупных, более серьезных объектов. Таких, какой была, к примеру, Поганка. Но Поганку я своими руками взорвал. Все пятьдесят тонн нитрожира. К чему же тогда этот сон? Воспоминание, бред или предчувствие?
Хотя какое предчувствие, барракуда его дери? Мне ведь никогда, ни при каких обстоятельствах не уходить больше на океанское дно. Все, кончилась для меня охота. Жив остался – и то хорошо. Леся не раз говорила об этом.
Я перевернулся на бок, подтянул одеяло до носа и снова уснул.
Мы с Лесей брели по берегу и глядели, как океан медленно катит тяжелые волны. На ней поверх купальника была только черная рубашка из тонкого шелка с пуговицами из перламутровой раковины. Ветер играл краями ткани и перебирал короткие Леськины волосы цвета спелых каштанов. За ней на песке оставались следы босых ног. Я тоже разулся и закатал штаны до колен – ступни приятно проваливались в прохладный песок.
Вообще на прибой можно смотреть бесконечно, я заметил это давно. К тому же океан всегда разный. Для некоторых это банальная истина, но на самом деле они все упрощают. Им кажется, что океан может быть пасмурным или солнечным, ночным или дневным, ветреным или тихим. Однако у каждого из этих состояний так много оттенков, что когда научишься распознавать их, поймешь, что одно и то же не повторяется никогда.
Каждая волна как минута жизни – подкатывается, наступает, существует какое-то время, а затем растворяется в бесконечности мира. Мы шли молча. Океан всегда создает шум, сравнимый с музыкой, – он не мешает говорить, но, если хочется, можно слушать только его, причем в подобном молчании нет налета неловкости, которая всегда возникает между собеседниками в тишине.
Волны накатывались, теряли силу и отступали, повинуясь единому ритму, неизменному миллионы лет. Леся только что рассказала мне забавную космогоническую теорию, придуманную буддистами в незапамятные времена. И мне хотелось ее обдумать. Тем более что берег для этого – самое место. Согласно древней концепции возникновение Вселенной есть не что иное, как выдох Будды – он выдыхает, создавая миры, а потом вдыхает, и мир исчезает. Вдох-выдох. Очень все просто. Но в эту простоту легко вписывается вся сложность мира, как та, которую ученые уже открыли, так и скрытая от нас до сей поры. Вдох-выдох. Большой Взрыв, расширение Вселенной, а затем, возможно, остывание и сжатие. Ученые говорят «возможно», но Леська уверена, что вслед за расширением и остыванием непременно наступит сжатие, нагрев, а потом новый взрыв, в горниле которого возникнут другие миры. Она сама хоть и биолог, но к науке относится странно, на мой взгляд. Точнее, у нее к науке свой подход, как и ко всему остальному – даже ко мне.
